хитрым прищуром, будто держал в рукаве ещё одну науку. Ночью мы втроём сливались — жарко, грубо, — но сарай оставался нашим с дедом углом, где он учил меня премудростям, о чём бабушка пока не догадывалась.
Однажды утром, когда роса ещё лежала на траве, дед поймал меня у загона — я нёс охапку соломы, он курил, сапоги в глине. "Пойдём", — буркнул он, кивнув на овчарню, где среди овец топтался баран — здоровый, с крутыми рогами, шерсть густая, сальная, хвост короткий. Внутри пахло мочой, шерстью и его резким, мужским духом. Дед сплюнул в угол, заговорил: "Овца — это одно, парень, а баран — другое. Самец, крепкий, но и его взять можно, коли знать как. В деревне мужики не брезговали, когда баб не хватало". Я глянул на него, в горле пересохло, но в паху уже тянуло — дико, странно.
Он шагнул к барану, ухватил его за рога своими жилистыми руками, рванул вниз, заставив задрать зад: "Держи крепко, чтоб не вырвался". Я вцепился в рога, шерсть колола ладони, баран заблеял, дёрнулся, но дед держал его стальной хваткой. Его зад открылся — узкий, тёмный, с редкими волосками, не такой влажный, как у овцы, а сухой, тугой, пахнущий скотиной и землёй. "Давай", — кивнул он, и я, дрожа, спустил штаны. Мой член, длинный, твёрдый, с блестящей головкой, уже стоял, подрагивая. Плюнул на руку, смазал себя, пристроился, вошёл — туго, жарко, как в раскалённую щель, баран заблеял громче, дёрнулся, но я двинулся, сопя от напряжения. Его зад сжимал меня сильнее, чем овца, грубо, почти больно, и я кончил быстро, сперма хлынула в него, горячая, густая, часть вытекла, белёсая, пропитала шерсть у хвоста.
Отпрянул, задыхаясь, а дед хмыкнул: "Ну, ловко". Он отпустил рога, расстегнул штаны — его ствол вывалился, толстый, узловатый, с багровой головкой, уже твёрдый, с каплей влаги. "Держи его", — буркнул он, и я снова вцепился в рога. Он плюнул себе на ладонь, смазал, вошёл в барана с хрипом: "Эх, как в молодости". Его жилистые бёдра шлёпали по шерсти, зад хлюпал, тугой, горячий, он двигался тяжело, потно, и кончил с рыком, его семя, мутное, липкое, вытекло наружу, смешалось с моим, стекло по ляжкам барана, капая в солому.
Он застегнулся, вытер пот со лба, глянул на меня: "Баран — не баба, но жар даёт. А знаешь, мы твою бабку в зад ещё не брали". Я кивнул, чувствуя, как мысль эта бьёт в голову, как самогон, и внутри загорелось — интересно попробовать, как с бараном, но с ней. "Вечером попробуем", — добавил он, и мы разошлись — я к дровам, он к плугу, оба с этой дикой задумкой в груди.
Вечером бабушка хлопотала у печи, её седые волосы липли к шее, пот блестел на скулах. После ужина она глянула на нас: "Пойдёмте в спальню, жарко сегодня". Мы двинулись за ней, зная, что будет не просто сон. В спальне пахло дымом и её телом, кровать скрипнула под её весом. Она скинула платье — тело зрелое, грудь тяжёлая, с тёмными сосками, живот в складках, бёдра широкие, щель розовая, блестящая. Дед стащил рубаху — кожа загорелая, морщинистая, ствол толстый, вставший. Я разделся — тело худое, жилистое, член длинный, твёрдый, головка лоснилась.
Она легла на бок, подтянув колени, её бёдра раздвинулись, щель раскрылась, мокрая, зовущая. "Бери меня", — шепнула она мне, и я лёг спереди, вошёл в её щель, грубо, глубоко, она застонала: "Охх, парень, давай". Дед смотрел, пыхтя, потом плюнул на пальцы, потянулся к её заду
Как дядя мне поставил клизму