мои на тропе заметал снег. Они старели — дед кашлял, опирался на палку, глаза его мутнели, бабушка сутулилась, платок закрывал её лицо, но руки их грели меня, как раньше. Последний раз был зимой — снег валил за окном, сугробы выросли до крыши, печь гудела, бросая отсветы на стены. "Давайте ещё разок, пока я тут", — шепнула она, голос её дрожал, но глаза светились. Стянула рубаху, легла на одеяло, раздвинула бёдра — щель её была тёплой, влажной, пахла домом и её теплом, я лёг спереди, вошёл медленно, чувствуя, как она дрожит подо мной, шептала: "Тепло твоё, парень, не забывай". Дед лёг сзади, пальцы его, дрожащие, смазали её зад маслом, он вошёл с хрипом: "Ну, старуха, держись", — она стонала тихо: "Ух, вместе вы меня, как в те дни", — и дышала глубже, руки её сжимали мои плечи, ногти царапали кожу, пот стекал по её груди, капал на одеяло.
Кончили мы тихо — моя сперма, белая, тёплая, хлынула в её щель, его, мутная, густая, в зад, стекло по одеялу, смешалось с запахом печи и их дыханием. "Счастливые мы были", — шепнула она, глаза её закрылись, улыбка осталась на губах. Я достал нож деда, положил рядом, взял её платок, прижал к лицу — пахло ею, домом. "Прощайте", — шепнул я, целуя её лоб, его руку, холодную, но родную. "Не забывай нас", — прохрипел дед, голос его слабел, а она добавила: "Живи, парень, и помни тепло наше". Мы заснули втроём, обняв её, дыхание наше смешалось, огонь трещал, пока снег укрывал их деревню, тропу, хлев, где мы были вместе.
Утром я ушёл — снег скрипел под сапогами, следы мои тянулись к дороге, нож лежал в кармане, платок грел шею. Вспомнил я хлев — кабана, что ревел под нами, козу, что блеяла, пса, что рычал, индюка, что гоготал, и её — у печи, в сарае, у реки, её тепло между нами. Дед думал: "Всё ему дал — животных, её, себя, пусть несёт дальше". Бабушка думала: "Счастливые дни — хлев, река, печь, с ними тепло моё ушло". Я думал: "Они мои — её тело, его наука, их голоса, и в городе, среди машин, я понесу их с собой, а когда-нибудь вернусь, или детям расскажу".
Спасение в пустошах (часть 1)