Я родился в 1978-м, в жарком, душном лете. Мать, юная шестнадцатилетняя девчонка, выносила меня под сердцем, а после родов оставила деда с бабкой на попечение и растворилась в неизвестности, как утренний туман над полями. Я её так и не увидел — ни лица, ни голоса, только смутное тепло её отсутствия. Жил я в крохотной деревушке, где ветер гулял по пустым улочкам, а школа была роскошью, которой не существовало. Меня отправили в интернат — там учился, там и жил, а летом возвращался к бабушке. В начале 90-х совхоз рухнул, как старый сарай под ветром, работы не стало, молодёжь разбежалась, а мне, шестнадцатилетнему, оставалось лишь тосковать в одиночестве. Дед выкупил трактор, завели коз — больше трёх десятков рогатых красавиц, — и мы начали гнать сыр, творог, молоко. Дед грузил всё в машину и мотался за 130 километров в город, уезжал по субботам, возвращался к воскресному вечеру, а я оставался один на один с собой и своими желаниями.
Девчонок в деревне не было, поговорить не с кем, и ночи напролёт я теребил себя, мечтая о чём-то настоящем, живом, горячем. Мои фантазии бурлили, как молоко на огне, и однажды утром, когда дед укатил в город, я не выдержал. Взгляд упал на козу — её гладкая шерсть, податливые бёдра манили меня, как запретный плод. Я пристроился сзади, сердце колотилось, руки дрожали, и тут дверь скрипнула. Бабушка. Она застала меня верхом на животине, её глаза расширились, но она ничего не сказала — молча развернулась и ушла. Я до вечера прятался по углам, стыд жег кожу, как крапива. Вечером топили баню, я после парилки шмыгнул в свою комнатушку, притворился спящим, лишь бы не встречаться с ней взглядом.
Но бабушка, ей тогда было 53, зашла ко мне. Села на край кровати, провела рукой по моим волосам, её пальцы были тёплыми, мягкими. "Тяжко тебе тут, да?" — голос у неё был низкий, чуть хрипловатый. Я буркнул: "Нормально". Она усмехнулась: "Да уж, вижу, как нормально. Я весь день думала… Пойдём со мной". "Куда?" — вырвалось у меня. "Пойдём", — повторила она, и я, как заворожённый, поплёлся следом. Мы зашли в её спальню, она кивнула: "Ложись". Я рухнул на кровать, она легла рядом, не раздеваясь, просто задрала подол платья. Трусов на ней не было, и я впервые в жизни увидел женскую плоть — розовую, живую, зовущую. Она обняла меня, притянула к себе: "Ложись на меня". Я неловко устроился сверху, она взяла мой ствол в руку — твёрдый, пульсирующий от нетерпения, — и направила. Я вошёл и тут же кончил, не успев даже вдохнуть, — волна наслаждения накрыла с головой. "Всё хорошо, молодец", — шепнула она, гладя меня по спине. Мы полежали, и вскоре я снова был готов. "Можно ещё?" — спросил я, дрожа от желания. "Ложись", — разрешила она, и я снова погрузился в её тепло, влажное и обволакивающее. Двигался неумело, но жадно, чувствуя, как она подо мной тяжело дышит. "Тебе плохо?" — вырвалось у меня. "Нет, хорошо", — выдохнула она, а потом застонала, её тело дрогнуло, и я снова излился в неё. "Слазь, хватит на сегодня. Иди к себе", — сказала она тихо, и я ушёл, ноги подкашивались от пережитого.
На следующий день мы молчали, будто ничего не было. Дед вернулся, и всю неделю мы косили сено, пот заливал глаза, а мысли мои были только о ней. В субботу он снова уехал, и я весь день был как на иголках, гадая, повторится ли.
Девичник