но такое реальное тело — довело его до края быстрее, чем он ожидал. Через минуту он кончил, сдавленно выдохнув, и она, не меняя выражения лица, вытерла руку о подол ночнушки.
— Ну вот, — сказала она спокойно, как будто только что помыла посуду. — Теперь спать будешь крепче.
Женя лежал, тяжело дыша, не в силах посмотреть ей в глаза. Она встала, поправила ночнушку и вернулась на диван. Через пару минут её храп снова заполнил комнату, а он так и лежал, глядя в потолок, пытаясь понять, что только что произошло. Это не было любовью, не было страстью — это было странным, почти бытовым актом, смесью её заботы и его потребности. Но что-то в нём изменилось.
Утром Галина Ивановна вела себя как обычно — поставила ему чай и кашу, спросила про учёбу, только в её взгляде мелькнула лёгкая насмешка. Женя краснел, но молчал, а она, заметив это, сказала:
— Не переживай, Женя. Жизнь длинная, всякое бывает.
И всё. Они не говорили об этом, но их отношения стали другими — ближе, с тайной, которую оба приняли.
Прошло несколько недель после той первой ночи, когда Галина Ивановна помогла Жене рукой. Их жизнь текла по-прежнему — он ходил в техникум, возвращался к шести, ел борщ или котлеты, зубрил учебники за шатким столом. Но что-то изменилось в воздухе их тесной квартиры. Галина Ивановна стала смелее, раскованнее, будто тот случай разбудил в ней давно спящую женщину. Она всё чаще ходила в тонкой ночнушке — старой, почти прозрачной, с выцветшими цветочками, и теперь под ней не было трусов. Когда она двигалась по комнате, ткань колыхалась, обрисовывая её тяжёлые бёдра и огромную задницу, а Женя, хоть и отводил взгляд, не мог не замечать этого. Её грудь, большая и дряблая, покачивалась свободно, и он чувствовал, как внутри него что-то сжимается — смесь стыда и странного, необъяснимого притяжения.
Он стал смотреть на неё украдкой, особенно когда она сушила бельё. По утрам она натягивала верёвку между шкафом и окном, развешивала свои простыни и те самые огромные трусы, а иногда — свою ночнушку, ещё влажную после стирки. Женя сидел с учебником, притворяясь, что читает, но его глаза то и дело скользили к ней — к её толстым рукам, к складкам на талии, к тому, как она наклоняется, и подол платья чуть задирается.
Галина Ивановна замечала это — её взгляд становился хитрым, уголки губ подрагивали в улыбке. Она не говорила ничего, но подыгрывала: могла специально задержаться у верёвки, поворачиваясь к нему боком, или "случайно" уронить прищепку, наклоняясь так, чтобы он видел больше.
Однажды утром — было начало ноября, за окном моросил дождь — Женя проснулся раньше обычного. Часы показывали шесть, в комнате было ещё темно, только слабый свет фонаря пробивался сквозь шторы. Он повернулся на раскладушке, и его взгляд упал на диван Галины Ивановны. Она спала на боку, лицом к нему, и ночнушка задралась выше бёдер. Её толстая нога была обнажена до середины бедра, а край ткани едва прикрывал низ живота. Сквозь тонкий ситец проступали очертания её тела — тяжёлые ягодицы, чуть приоткрытая ложбинка между ними, мягкий живот. Она не носила трусов, и это было видно слишком ясно.
Женя замер, чувствуя, как кровь приливает к лицу — и не только к лицу. Он лежал, не в силах отвести взгляд, и его рука сама потянулась под одеяло. Это было сильнее его — её тело, такое близкое, такое реальное, будило в нём что-то животное. Он начал медленно двигать рукой, стараясь не скрипеть раскладушкой, но она вдруг
Тайна нашей комнаты 2