заворочалась. Ночнушка сползла ещё выше, обнажив одну грудь — большую, с тёмным соском, висящую почти до живота. Галина Ивановна вздохнула во сне, и Женя, не выдержав, ускорился. Он кончил быстро, тихо выдохнув, и тут же натянул одеяло до подбородка, боясь, что она проснётся. Но она только перевернулась на спину, и храп возобновился — громкий, как всегда.
Утром она встала, как ни в чём не бывало, и поставила ему чай с бутербродами. Женя краснел, избегая её глаз, но она, заметив это, улыбнулась чуть шире обычного.
— Что, Женя, плохо спал? — спросила она с лёгкой насмешкой. — Бледный какой-то.
— Н-нет, нормально, — буркнул он, уткнувшись в кружку. Она хмыкнула и пошла на кухню, покачивая бёдрами под тонкой ночнушкой.
Напряжение между ними росло. Женя всё чаще думал о ней — не о девушках из техникума, которых он стеснялся, а о её теле, её запахе, её тепле. Галина Ивановна чувствовала это и, хоть не признавалась себе, наслаждалась его вниманием. Ей нравилось, что она, старая женщина, всё ещё может волновать кого-то, пусть и так странно.
Одна ночь в конце ноября стала поворотной. Женя, как обычно, дождался её храпа и начал свой "ритуал". Раскладушка скрипела, он старался тише, но мысли о её задранной ночнушке не давали покоя. Вдруг храп прервался. Галина Ивановна села на диване, глядя на него в темноте. Он замер, рука под одеялом, сердце заколотилось.
— Женя, ты опять? — сказала она тихо, но без упрёка. — Не спится тебе, что ли?
— Я… простите… — начал он, но она встала и подошла к раскладушке. Ночнушка колыхалась, и он видел, что под ней ничего нет — только её тело, тяжёлое, тёплое, близкое.
— Да чего уж там, — сказала она, садясь рядом. Раскладушка жалобно скрипнула. — Вижу, как ты на меня пялишься, когда бельё вешаю. Нравится, что ли?
Женя не ответил — только сглотнул, чувствуя, как лицо горит. Она усмехнулась и, не дожидаясь его слов, откинула его одеяло. Он лежал в трусах, уже напряжённый, и она, не говоря ничего, потянула их вниз.
— Ладно, хватит тебе одному мучиться, — сказала она спокойно, как будто предлагала чаю. Её рука обхватила его, но на этот раз она сделала больше — сдвинула ночнушку с одного плеча, обнажив грудь. — Трогай, если хочешь. Не бойся.
Женя дрожал, но протянул руку. Её грудь была мягкой, тёплой, с шершавой кожей вокруг соска. Он сжал её, неуклюже, и она тихо хмыкнула, направляя его пальцы.
— Вот так, не робей, — шепнула она. Её другая рука двигалась быстрее, и он, задыхаясь, смотрел на неё — на её лицо, морщинистое, но доброе, на её тело, которое теперь было так близко. Она слегка напряглась, её дыхание стало глубже — не от страсти, а от странного удовольствия видеть его реакцию.
Он кончил быстро, сдавленно выдохнув, и она, вытерев руку о подол, погладила его по голове.
— Спи теперь, — сказала она мягко и вернулась на диван. Через минуту её храп снова заполнил комнату, а Женя лежал, глядя в потолок, чувствуя, как его мир перевернулся. Это было не то, о чём он мечтал в своих юношеских фантазиях, но это было реально — и, как ни странно, тепло.
Декабрь 1987-го. В квартире было холодно — батареи едва тёплые, за окном завывал ветер, бросая горсти снега в стёкла. Женя вернулся с техникума позже обычного — засиделся в мастерской, паял схему для зачёта. Галина Ивановна встретила его гуляшом с картошкой, похвалила за пятёрку, и они поужинали молча, только ложки звякали о тарелки
Начало положено