Разговоры становились привычкой. За ужином или чаем она рассказывала про свою жизнь — про мужа, который любил рыбачить, про сына, который теперь в Ленинграде, про соседей, что вечно скандалят. Женя слушал, иногда вставлял пару слов, и понемногу неловкость уходила. Ей нравилось, что он не создаёт проблем, что аккуратно складывает вещи и моет за собой тарелку. А ему было приятно, что она не ворчит, как могли бы другие хозяйки, и даже хвалит его за пятёрки, которые он приносил с занятий.
Однажды вечером, когда они пили чай с вареньем, Галина Ивановна вдруг спросила:
— А девушки у тебя нет, Женя? Молодой ведь, симпатичный.
Он поперхнулся, закашлялся, пролив немного чая на клеёнку, и поспешно вытер рукавом.
— Н-нет, — выдавил он, глядя в кружку. — Пока учёба на первом месте. Да и… не умею я с ними.
— Это правильно, — кивнула она, довольная. — Учёба — дело серьёзное. Девки потом будут, никуда не денутся. Главное, чтоб голова на месте была.
Её слова грели его, хоть он и смущался. Их отношения становились дружескими — не как у матери с сыном, но как у людей, которые уважают друг друга в этой тесной квартире.
Прошла неделя. Женя привык к храпу Галины Ивановны, к скрипу раскладушки, к её огромным трусам на верёвке. Но привыкнуть к себе он не мог. Ночью, когда она засыпала и начинала громко храпеть, его тело снова давало о себе знать. Он ждал, пока её дыхание станет ровным, и, убедившись, что она спит, запускал руку под одеяло. Это стало почти ритуалом — тихим, стыдным, но неизбежным. Он закрывал глаза, и перед ним снова возникало её тело — то, что он видел в ночнушке, то, что мелькало в его мыслях против воли.
В ту ночь он, как обычно, начал медленно, стараясь не скрипеть раскладушкой. Храп заглушал звуки, и он, сжав зубы, ускорился, представляя её тяжёлые формы. Но вдруг храп прервался. Галина Ивановна заворочалась, кашлянула, и Женя замер, сердце заколотилось так, что, казалось, она услышит. В темноте он видел, как она приподнялась на локте, повернув голову в его сторону.
— Женя? — пробормотала она сонно. — Ты чего там?
— Н-ничего, — выдавил он, голос дрожал. — Сплю просто.
Она помолчала, и он услышал, как она тихо хмыкнула. Храп не возобновился — вместо этого послышалось её дыхание, спокойное, но внимательное. Она поняла. Скрип раскладушки, его сбившееся дыхание — всё сложилось. Галина Ивановна лежала, глядя в потолок, и вдруг почувствовала странное тепло внизу живота. Её не возмутило, что он делал — наоборот, мысль, что молодой парень, меньше чем в метре от неё, занимается таким, слегка взволновала её. Она вспомнила молодость, мужа, их ночи, и это чувство, давно забытое, кольнуло её. Но она промолчала, отвернулась к стене и вскоре снова захрапела — громче, чем обычно.
Женя, убедившись, что она "уснула", быстро закончил, выдохнул и уткнулся в подушку. Утром она вела себя как ни в чём не бывало — подала ему чай и кашу, спросила про учёбу, и он решил, что ему показалось. Но что-то в её взгляде, тёплом и чуть насмешливом, намекало, что она знает больше, чем говорит.
*****
Прошло несколько недель. Женя привык к квартире, к храпу Галины Ивановны, к её огромным трусам на верёвке и борщу по вечерам. Их отношения стали тёплыми, почти семейными, но с лёгким напряжением: он всё чаще ловит себя на том, что её тело в тонкой ночнушке занимает его мысли, а она, замечая его ночные "ритуалы", начинает подыгрывать — то случайно заденет
ЮНОСТЬ ПЕТРА