банке под крышкой. Поставила лампу на стол, зажгла снова — слабый свет осветил её руки, дрожащие, пока она отрезала ножом кусок, чуть больше, чем надо. Сало таяло в её тёплых пальцах, жир капал на клеёнку, и она ворчала: "Ну и возня, Женя, смотри, что ради тебя делаю." Её лицо горело от стыда — старая женщина, с седыми волосами и сморщенной кожей, мажет себе зад салом перед молодым парнем, — но она стянула ночнушку через голову, бросила на пол и легла на бок, спиной к нему. Подняла одну ногу, толстую, с синими венами, и намазала сало между ягодиц — неловко, пальцы скользили, жир блестел в тусклом свете, и она шепнула: "Давай, Женя, только потихоньку, не торопись."
Он сбросил трусы, член уже твёрдый, дрожал от напряжения, с каплями на головке, и прижался к ней сзади, чувствуя её тепло через футболку. Её ягодицы — большие, дряблые, с глубокими складками целлюлита — раздвинулись под его руками, и он увидел её анус — тёмное, сморщенное кольцо, чуть приоткрытое от сала, окруженное редкими седыми волосками, мокрыми от её влаги и жира. Запах ударил в нос — резкий, животный, смешанный с салом и её потом, — и он замер, чувствуя, как жар заливает лицо, грудь, пах. Это было не как её вагина — мягкая, влажная, знакомая, — а тугое, странное, почти пугающее. Он боялся сделать ей больно, боялся, что не получится, но её голос подтолкнул: "Ну, давай, мой хороший, попробуй, не бойся…"
Он направил член, упёрся в неё — туго, тесно, совсем не так, как обычно, — и надавил осторожно. Она ойкнула: "Ой, Женя, тише, больно же!" — и напряглась, её тело сжалось, анус стиснул его головку. Он замер, шепнул: "Простите, я потихоньку…" Она выдохнула, расслабилась чуть: "Давай ещё, уже легче, не бойся." Он надавил снова, вошёл медленно, чувствуя её давление — сухое, несмотря на сало, жаркое, обхватывающее его так, что он задрожал. Она стонала — тихо, с лёгким хрипом: "Ох… Женя… давай…" — и её голос дрожал, то ли от боли, то ли от странного удовольствия.
Ей было неловко — старая женщина, с обвисшей кожей и седыми волосами, лежит на боку, отдаётся парню туда, где даже муж редко бывал, — но это возбуждало её: его молодость, его осторожность, его член, твёрдый, горячий, в её старом теле. Она вспомнила Ваню — его грубость, его спешку, — и с Женей всё было иначе, теплее, ближе. Он двигался медленно, держа её за бёдра — кожа липкая, потная, скользила под пальцами, — и спрашивал: "Вам не больно?" Она шепнула: "Больно было, а теперь… терпимо, давай ещё." Они засмеялись — коротко, неловко, и это сблизило их.
Через пару минут она расслабилась, начала двигаться навстречу — чуть, еле заметно, шепча: "Давай, мой мальчик, глубже…" Её вагина текла, влага стекала по бёдрам, пачкала плед, и она трогала себя спереди, пальцы скользили по волосам, по складкам, помогая себе. Он чувствовал её анус — тесный, горячий, сжимающий его с каждым толчком, — и это было странно, неудобно, но дико заводило: её стоны стали ниже, глубже, её тело дрожало под ним. Он ускорился, спросил: "Так нормально?" Она кивнула: "Да, Женя, хорошо… ох…" — и её рука двигалась быстрее спереди.
Он кончил через пять минут — резко, с хриплым стоном, сперма выплеснулась в неё, горячая, густая, заполнила её, начала вытекать, смешиваясь с салом, пачкая её ягодицы и плед. Она застонала громче, кончила от своих пальцев — не так сильно, как от его
Лия и море 
