что это пройдёт, что он вырастет и забудет. Но сегодня всё вернулось — сильнее, ярче. Её тело, такое настоящее, такое неидеальное, манило его больше, чем любая ровесница. Её грудь под халатом, её широкие бёдра, её живот, который он хотел бы обнять. Её морщинки, её голос — всё это было в нём, под кожей, как ток.
Он вспомнил, как она смутилась. "Ты мне как внук." Эти слова должны были его оттолкнуть, но вместо этого только разожгли. Она не прогнала его. Она смотрела на него — долго, внимательно, — и её пальцы дрожали, когда она касалась его. Он чувствовал её тепло, её запах — ваниль, вино, что-то ещё, от чего кружилась голова. И он видел, как её грудь поднялась, когда она дышала чаще, как халат обтягивал её попу, когда она встала. Она была старше, намного старше, но для него это не было недостатком. Это было её сутью.
Роман перевернулся на спину, глядя в потолок. Завтра он вернётся. Она сказала: "Приходи." И он пойдёт. Он не знал, что будет — поцелуй, прикосновение или что-то большее. Он боялся, что не сможет, что его девственность сделает его неуклюжим, смешным. Но он хотел её. Хотел узнать, какая она на вкус, как её кожа будет под его пальцами, как её голос дрогнет, если он осмелится.
Он закрыл глаза, и фантазия накрыла его. Её руки, старые, но мягкие, касаются его лица. Её губы — потрескавшиеся, но тёплые — шепчут его имя. Её тело, полное, уютное, прижимается к нему. Он сжал простыню, чувствуя, как возбуждение становится невыносимым. Завтра. Завтра всё решится.
Утром Мария Петровна проснулась с тяжестью в груди. Ночью она почти не спала — мысли о Романе кружились в голове, как осенние листья за окном. Она встала, надела тот же зелёный халат, но не затянула пояс так туго, как вчера. "Пусть будет удобно, " — подумала она, хотя где-то внутри понимала, что это не вся правда. Она посмотрела на себя в зеркало: каштановые волосы растрепались, под глазами тени, но в её взгляде было что-то живое, чего не было давно.
Когда в одиннадцать раздался стук в дверь, она вздрогнула. Открыла — и вот он, Ромочка, стоит на пороге, в той же синей рубашке, с сумкой инструментов в руках. Его глаза бегали, щёки порозовели, и она почувствовала, как её собственное сердце забилось чаще.
— Проходи, — сказала она, отступая в сторону. — Чай будешь? Или сразу с ноутбуком разберёшься?
— Давайте... с ноутбуком, — пробормотал он, и она заметила, как его голос дрожит.
Они сели за стол. Она нарочно подвинула стул ближе, чтобы видеть его лицо. Пока он кликал по экрану, она смотрела на него — на его молодые руки, чуть дрожащие, на тёмные волосы, упавшие на лоб. Её смущение никуда не делось. "Сколько мне лет, что я вообще думаю?" — крутилось в голове. Но его слова вчера — "Вы настоящая" — не отпускали. Она уважала его, ценила его искренность. И, чёрт возьми, ей хотелось, чтобы он почувствовал себя особенным. Хоть раз.
— Ты молодец, Ромочка, — сказала она мягко, кладя руку ему на плечо. — Всё так быстро делаешь.
Он замер, и она почувствовала, как напряглись его мышцы под её пальцами. Воздух снова стал густым, как вчера, и она поняла, что отступать поздно.
Мария Петровна смотрела на него, чувствуя, как её собственное дыхание становится тяжелее. Его рука дрожала на её талии, и она видела в его глазах смесь страха и желания. Она решила — отступать поздно. Её тело, хоть и
Мама редактор-корректор