Роман чувствовал, как напряжение растёт. В штанах у него становилось тесно — он был девственником, ни разу не касался девушки, и это чувство, острое и стыдное, возвращалось к нему с новой силой. Он сжал ноги, надеясь, что она не заметит, как его тело выдаёт его.
— Ты знаешь, Ромочка, — сказала она, крутя бокал в руках, — я всегда думала, что из тебя выйдет что-то особенное. Такой тихий, но... глубокий.
Вино ударило ему в голову, и слова, которые он годами прятал, вырвались наружу.
— Мария Петровна, — начал он, и голос задрожал, — я... вы мне всегда нравились. Ещё в школе. Очень. Не как учительница, а... ну, вы понимаете.
Тишина рухнула на стол, тяжёлая и горячая. Она замерла, её глаза — выцветшие, но глубокие — расширились, а бокал чуть не выпал из рук. Щёки её порозовели, и она медленно откинулась на спинку стула, будто пытаясь отстраниться от его слов.
— Ромочка, — выдохнула она, и в её голосе смешались удивление и растерянность. — Ты серьёзно? Господи, да сколько мне лет... Ты мне как внук, почти. Это что, правда?
Он кивнул, опустив взгляд на свои руки, сжимавшие край стола. Лицо горело, но отступать было поздно.
— Правда, — прошептал он. — Я не мог забыть. Вы такая... не как все. Настоящая.
Она молчала, глядя на него, и её пальцы нервно теребили пояс халата. Её грудь поднялась от глубокого вдоха, и ткань натянулась, обрисовывая мягкие округлости. Внутри неё что-то боролось. Ей было 68 — возраст, когда она давно перестала думать о себе как о женщине, которую можно желать. А тут Роман — мальчик, которого она учила отличать хвойные от лиственных, сидит перед ней и говорит такое. Она должна была рассмеяться, отмахнуться, но вместо этого почувствовала, как между ног заныло — тёплое, предательское чувство, которого она не ждала. Её смущение росло, но было в его словах что-то искреннее, трогательное. Он помог ей, он уважал её, и вдруг она поймала себя на мысли: "А что, если... сделать ему приятно? Отблагодарить?"
— Ты меня совсем смутил, — сказала она наконец, и её голос стал ниже, дрожащим. — Я и не думала, что могу... вот так нравиться. Это странно, Ромочка. Очень странно.
Она протянула руку и коснулась его пальцев — легко, почти случайно. Её кожа была тёплой, чуть шершавой от времени, и от этого прикосновения у него перехватило дыхание. Он нерешительно сжал её руку в ответ, чувствуя, как дрожь бежит по телу. Возбуждение в воздухе стало почти видимым — её дыхание участилось, а его джинсы натянулись так, что он боялся пошевелиться.
— Спасибо, что помог сегодня, — сказала она тихо, глядя ему в глаза. — Ты хороший мальчик. Всегда был.
Она убрала руку, но не отвела взгляд. Её губы — чуть потрескавшиеся, но полные — дрогнули, будто она хотела что-то добавить. А потом она встала, чуть задев его коленом, и халат распахнулся на мгновение, показав полоску бледной кожи на бедре. Роман сглотнул, чувствуя, как его девственность — это проклятье и счастье одновременно — делает каждый её жест невыносимо острым.
— Приходи завтра, — сказала она вдруг, отворачиваясь к окну. — Ещё что-нибудь посмотришь. Если захочешь.
Мария Петровна стояла у окна, прижимая ладонь к груди, где сердце всё ещё билось слишком быстро. Она смотрела, как Роман — Ромочка, её бывший ученик — идёт по двору, сутуля плечи, будто пытаясь спрятаться от мира. Дверь за ним закрылась полчаса назад, а она всё не могла успокоиться. Вино, конечно, сыграло свою роль — голова
Познание рабы (интернет версия). Глава 2. День первый 
