Она думала о муже — он никогда не просил такого, да и она не знала, что так делают, пока Женя не сказал. Её руки дрожали, когда она наклонилась ближе, её лицо горело от смущения, но желание пересиливало — она хотела попробовать, узнать, почувствовать его так, как он чувствовал её. Она вдохнула его запах — молодой, резкий, с лёгкой кислинкой, — и её живот сжался от тёплого, тянущего чувства.
Она взяла его член рукой — осторожно, пальцы дрожали, кожа на её ладонях была грубой, сухой, и он дёрнулся под её прикосновением. Она наклонилась, её седые волосы упали на его бёдра, и сначала лизнула — робко, кончиком языка, по головке. Вкус был странный — солоноватый, чуть горький, тёплый, и она замерла, привыкая. Потом обхватила его губами — неумело, слишком широко, зубы слегка задели кожу, и он выдохнул: "Ох…" Её движения были неловкими: она то сосала, втягивая щёки, то лизала, водя языком по стволу, не зная, как правильно. Её слюна стекала вниз, капала на его бёдра, и она краснела, чувствуя себя глупо, но продолжала — ей было стыдно, но возбуждающе, странно приятно держать его так.
Женя лежал, чувствуя её тепло, её неумелость, и ему не с чем было сравнить — это был его первый раз, когда женщина делала ему ртом. Её губы — сухие, шершавые — скользили по нему, её язык тёрся о головку, и он дрожал от возбуждения, от самой обстановки: старая соседка, её ночнушка, её дыхание на его коже. Через пару минут он почувствовал, как жар накатывает волной, и не успел предупредить — сперма выплеснулась, резко, неожиданно. Первая порция попала ей в рот — горячая, густая, и она вздрогнула, отстранилась от удивления, кашлянув. Вторая брызнула ей на лицо — липкая, тёплая, попала на щёку, стекла к подбородку, третья — на грудь, растеклась по ночнушке, оставив тёмное пятно.
Он подскочил, краснея: "Простите, Галина Ивановна, я не успел сказать…" Его голос дрожал, он хватал воздух, чувствуя вину. Она вытерла рот тыльной стороной ладони, посмотрела на него — глаза блестели, щёки горели, но она улыбнулась, криво, почти ласково: "Да ладно тебе, Женя, всё хорошо. Думала, противней будет, а оно солёненькое на вкус, не так уж плохо." Она провела пальцем по щеке, стирая сперму, и добавила, глядя в сторону: "Странно это, конечно, такое делать… Но, знаешь, даже возбуждающе. Сама себе дивлюсь, что решилась."
Комната утопала в полумраке — фонарь за окном бросал слабые блики через тяжёлые шторы, отражаясь на выцветших обоях с мелким узором. Диван скрипел под их весом, одеяло сползло к ногам, воздух пах их телами — потом, наливкой, её влагой, его спермой. Женя лежал на спине, грудь тяжело вздымалась, трусы валялись на полу, член медленно опадал, блестя от её слюны. Галина Ивановна сидела рядом, ночнушка задралась до бёдер, её лицо горело, сперма ещё липла к щеке и груди, оставляя тёмные пятна на ткани. Она вытерла подбородок рукавом, кашлянула, привыкая к солоноватому привкусу во рту, и посмотрела на него — глаза блестели, смесь стыда и удивления.
Они отдышались, молчание повисло тяжёлое, но не неловкое. Она первая заговорила, голос хриплый, с лёгкой дрожью: "Ну, Женя, никогда бы не подумала, что такое попробую. Странное дело — и стыдно, и… нравится вроде." Она потёрла ладони, будто стряхивая волнение, и добавила: "А ты как? Не противно было, что старуха тебе рот открыла?" Её тон был шутливым, но в нём сквозила неуверенность.
Он повернулся к ней, выдохнул: "Да что вы, Галина Ивановна, мне в кайф