вчерашнюю ночь. Женя сел, чувствуя, как сердце заколотилось — не от стыда, а от чего-то тёплого, что росло в груди. Он смотрел на неё — на её морщинистое лицо, на седые пряди, прилипшие к вискам, — и вдруг сказал, тихо, но уверенно:
— Мне всё очень понравилось, Галина Ивановна. И сверху, и… раком. Спасибо вам.
Она подняла на него глаза — удивлённые, чуть расширенные, и замерла. Её губы дрогнули, но она не ответила, только смотрела, будто не веря его словам. Женя, сам не понимая, откуда взялась смелость, наклонился к ней — быстро, неловко — и поцеловал её в губы. Это был краткий поцелуй, едва касание: её губы сухие, шершавые, с лёгким привкусом вишни и спирта. До этого они никогда не целовались — ни в шею, ни в грудь, только трогали друг друга, — и этот момент повис в воздухе, как что-то новое, странное.
Она отшатнулась чуть, но не резко, коснулась губ пальцами, глядя на него с непонятным выражением — смесью смущения и тепла. Женя встал, краснея до ушей, схватил рюкзак и пробормотал: "Я… на пары пошёл." Она кивнула, всё ещё молча, и проводила его взглядом до двери. Когда он обернулся напоследок, она сидела, глядя в пустую рюмку, но уголки её губ чуть приподнялись — не улыбка, а что-то похожее.
Женя вернулся с пар в шесть вечера — на улице моросит, в подъезде пахнет сыростью и углём. Он открывает дверь, снимает мокрую куртку, и его встречает запах жареной картошки с луком, шипящей на сковородке. Галина Ивановна стоит у плиты, в старом халате, подпоясанном на талии, под которым проступает силуэт её ночнушки — тонкой, выцветшей, с мелкими цветочками. Её седые волосы стянуты в неряшливый пучок, но несколько прядей выбились, липнут к шее, влажной от жара кухни. Она оборачивается, смотрит на него дольше обычного — её карие глаза блестят, уголки губ чуть дрожат.
— Устал, поди? — говорит она, голос ниже, чем всегда, с лёгкой хрипотцой. — Садись, поешь, картошка горячая.
Он кивает, садится за шаткий стол, покрытый клеёнкой с потёртым узором. Она ставит перед ним тарелку — золотистая картошка, поджаренная до хруста, с кусочками лука, и ложку масла, тающего на жаре. Её рука касается его плеча — не случайно, как раньше, а осознанно, задерживаясь на мгновение. Её пальцы тёплые, чуть шершавые от работы, и он чувствует, как жар заливает шею, грудь, ниже. Он краснеет, опускает глаза в тарелку, но уголком видит, как она смотрит — не насмешливо, а с чем-то новым, почти нежным.
Они едят молча, только ложки звякают о тарелки да радио бубнит прогноз погоды. Женя ловит себя на том, что смотрит на неё: на её бёдра, колышущиеся под халатом, на складки ткани, обрисовывающие её массивную фигуру. Она замечает, хмыкает: "Что, Женя, опять пялишься?" — но в её тоне нет упрёка, только лёгкая искра.
Она отбрасывает одеяло, садится на диване, и в тусклом свете фонаря её силуэт проступает чётче — массивный, чуть сутулый, с обвисшими плечами. Ночнушка шуршит, цепляясь за её тело, когда она стягивает её через голову, и падает на пол с мягким хлопком. Её кожа — бледная, в мелких морщинах и пигментных пятнах, лоснится от пота в тепле комнаты. Груди — тяжёлые, с тёмными, вытянутыми сосками — свисают низко, почти касаясь живота, круглого, с глубокими складками. Она ложится на спину, раздвигает ноги — медленно, колени дрожат, кожа на бёдрах колышется, покрытая синими венами и целлюлитом.
Женя стоит над ней, сердце колотится, дыхание сбивается. Он смотрит вниз, и его
С парнем мечты