голос дрожит, и он, не зная, что сказать, садится рядом. Она толкает к нему рюмку, полную до краёв: "Пей, сладкая она, вишнёвая." Он делает глоток — наливка тёплая, густая, обжигает горло, оставляет липкий привкус на языке. Она смотрит, как он морщится, и смеётся — коротко, хрипло: "Ну что, не привык? Ничего, потом еще понравиться."
Они пьют — он одну рюмку, она допивает шестую. Она говорит о муже: как он рыбачил на озере, как пел "Ой, мороз, мороз, " как умер прямо на кухне, упав с табуретки. Слёзы текут по её морщинистым щекам, она вытирает их рукавом, а Женя слушает, кивает, чувствуя, как наливка кружит голову. Её рука ложится ему на плечо — тяжёлая, тёплая, и она шепчет: "Хороший ты, Женя. Не то что эти пьяницы во дворе. Повезло мне с тобой."
Свет выключают — только фонарь за окном бросает тусклые блики на стены. Он встаёт к раскладушке, думая, что пора спать, но она хватает его за руку: "Женя, иди сюда." Её голос пьяный, мягкий, с ноткой тоски. Он оборачивается — она лежит на диване, халат сполз с плеч, ночнушка задралась до бёдер, обнажая толстые ноги.
Она тянет его к себе, берёт его руку и кладёт между ног. Женя замирает — её влагалище под пальцами горячее, влажное, с густыми седыми волосами, слипшимися от её возбуждения. В слабом свете фонаря он видит её — старое, обвисшее, с тёмными складками, выступающими из-под растительности, блестящими от влаги. Волосы — длинные, седые, местами тёмные у корней, цепляются за его пальцы, а запах — терпкий, мускусный, смешанный с вишнёвой наливкой — бьёт в нос. Она смотрит на него, глаза полузакрыты: "Трогай, Женя, не бойся."
Он дрожит, гладит её, чувствуя, как влага липнет к коже. Её складки мягкие, податливые, и она вздыхает, раздвигая ноги шире — колени дрожат, кожа в целлюлите колышется. — "Ложись на меня, давай, " — шепчет она, голос хриплый от алкоголя и желания. Он сбрасывает штаны, остаётся в трусах и футболке, и ложится сверху — неловко, упираясь локтями в диван. Она тянет его ближе, её руки — натруженные, с грубой кожей — стягивают трусы, освобождая его член. Он твёрдый, красный, с каплями на головке, и она направляет его в себя, стонет — тихо, протяжно: "Ох, Женя… Ваня…"
Имя мужа срывается с её губ, и Женя замирает, но продолжает — её зов заглушает его мысли. Она обхватывает его ногами — толстыми, дряблыми, с синими венами, — и двигает бёдрами навстречу. Её грудь колышется под ночнушкой, соски проступают сквозь ткань, большие, тёмные, сморщенные. Запах её тела — мыло, пот, наливка — обволакивает его, и он теряется в этом: в её тепле, её влаге, её стонах. Он входит глубже, чувствуя, как она сжимает его внутри — тесно, горячо, с лёгким хлюпаньем. Она шепчет: "Женя… Ваня… хороший мой, " — и он кончает быстро, с хриплым выдохом, сперма выплёскивается в неё, горячая, липкая, стекает по её бёдрам на диван. Она вздрагивает, но не отпускает: "Побудь со мной, Женя, не уходи."
Она поворачивается к стене, он ложится спиной к её груди. Её тело обнимает его — груди, мягкие и тяжёлые, давят ему в спину, живот прижимается к пояснице, дыхание — горячее, с запахом вишни — обжигает шею. Она гладит его по голове, целует в шею — влажно, неуклюже, оставляя липкие следы. — "Скучаю я по нему, Женя, " — шепчет она, слёзы капают ему на плечо. — "Хороший ты парень, такой хороший… Повезло мне,
Как Маша дала таксисту