Петровны — её языка, её смелости, её тела — он чувствовал себя на краю нового мира, и каждый раз с ней открывал в себе что-то ещё. Но бабушка, Антонина Петровна, тоже была частью этого — её тепло, её уроки сделали его смелее. Дверь скрипнула, и она вошла, в домашнем платье цвета выцветшей розы, которое обтягивало её широкие бёдра и полный живот. Её седые волосы, выбившиеся из пучка, падали на шею, а грудь — мягкая, чуть обвисшая — колыхалась под тканью. Её лицо — морщинистое, с глубокими складками у рта — осветилось лёгкой насмешкой, но глаза блестели чем-то новым.
— Ромочка, — сказала она, садясь на стул напротив, её голос был тёплым, но с ноткой любопытства. — Я вчера с Машей говорила. Она... хвалилась, что учила тебя чему-то новому.
Он замер, кровь прилила к лицу. — Бабуль, ты о чём? — выдавил он, голос дрогнул, хотя он уже подозревал, что она знает больше, чем говорит.
Она прищурилась, её тонкие губы дрогнули в улыбке. — О том, как она тебя удивила, — сказала она, наклоняясь ближе. — Сказала, что дала тебе попробовать... сзади. И что тебе понравилось. Это правда, внучек?
Он покраснел до ушей, опустив взгляд. — Да, — пробормотал он, теребя край рубашки. — Она... она хотела меня удивить. И я... мне было хорошо.
Антонина Петровна засмеялась — низко, тепло, и её живот дрогнул под платьем. — Ну, раз Маша такая смелая, — сказала она, её голос стал ниже, — я тоже не отстану. Хочу попробовать сама. Если тебе нравится, почему бы и мне не узнать?
Он поднял глаза, не веря своим ушам. — Бабуль, ты... серьёзно? — спросил он, чувствуя, как сердце колотится от удивления и желания. Его тело отозвалось — джинсы натянулись, член напрягся, горячий и твёрдый, и он сглотнул, глядя на неё.
Она кивнула, её глаза блестели смесью смущения и решимости. — Серьёзно, Ромочка, — шепнула она. — Я старая, но не совсем ещё потеряла интерес. И если Маша говорит, что это приятно... давай попробуем. Только с кремом, как она, а то знаю, что без него не стоит.
Она встала, подошла к комоду и достала старый тюбик крема — жирного, с запахом трав, который она мазала на руки зимой. Её движения были медленными, но уверенными, и она повернулась к нему, её платье задралось, обнажая бёдра — полные, с мягкими складками, покрытые бледной кожей с тонкими венами.
Роман смотрел на неё, сердце билось в горле. Его бабушка, женщина, которая пекла ему пироги, теперь предлагала это, и её смелость — подстёгнутая подругой — завораживала. Он встал, шагнул к ней, и его руки легли ей на талию, сжимая её мягкую плоть через платье. Она улыбнулась, её морщинистое лицо порозовело, и она стянула платье через голову, обнажая себя: грудь, полная, с тёмными сморщенными сосками, колыхалась; живот, полный, с глубокими складками и лёгким пушком седых волос, дрожал; бёдра, широкие и пышные, манили. Её вульва, с редкими седыми волосами, блестела от её возбуждения, но она повернулась, опустилась на колени на диван и приподняла попу — большую, мягкую, с бледной кожей и тонкими венами.
— Дай мне крем, Ромочка, — шепнула она, её голос дрожал от смущения, но был тёплым. Он взял тюбик, выдавил крем на пальцы — густой, с травяным запахом — и коснулся её, медленно размазывая между её ягодиц. Она вздрогнула, её грудь тёрлась о простыню, и она выдохнула: — Холодно... но продолжай.
Он намазал её, чувствуя её тепло под пальцами, и она расслабилась,
2 случая