исчез так же резко, как и появился. А вот поклокатывающий живот остался и бульки эти спускались всё ниже и ниже... Стасик почувствовал, что сейчас он, кажется, опозорится. Если бы щеки могли светиться, то прохожие с противоположного берега увидели бы два красных семафорчика.
— Мне тут надо... - пролепетал Стасик, - попке надо кое-что...
Розенбом аккуратно вывинтил палец, но не отошел, лишь смазал сомкнувшуюся дырку новой порцией малинового желе. Стасик затылком чувствовал, как он нахально лыбится.
— Давай, малыш, не стесняйся, - доверительно прошептал он.
Стасик из последних сил сжимал дырочку.
— Это ведь неприлично, я бы предпочел... - пробормотал он и хотел было сделать шаг в сторону, но дырка не удержалась - она резко раскрылась, и, дребезжа, выпустила из себя струю пошлого, горячего воздуха. Розенбом, уличив момент, ловко вкрутил в нее большой палец, прихватив оставшимися четырьмя вспотевшие стасиковы яички.
— Ну что, сученыш, - ухмыльнулся Розенбом, притягивая к себе Стасика, - Знакомиться будем?
****
Эта хватка - большой палец, упёршийся в Нежнейшее и крепко прихваченные в пясть гладенькие яички - заставила Стасика исторгнуть протяжный стон тональностью явно выше обычного. Это был очень странный для мужчины звук. Стасик не помнил его за собой - иногда, если очень старался, он слышал нечто подобное от телочек в постели, и часто - от девок в порно, когда те принимали в себя мужика с размером, сулившим наслаждение, круто замешанное на боли.
Легкая судорога заставила Стасика встать на цыпочки, и, пытаясь ввести свой голос в привычный режим, он пролепетал:
— Станислав... Только давайте без грубостей, я вам не...
Он замешкался, выбирая нужное слово из тех, что обычно предполагает эта конструкция. Не мальчик? Не игрушка? Не шлюха? Однако Стасик чувствовал, что в этой ситуации все они прозвучат малоубедительно, поэтому после паузы, во время которой Розенбом беззастенчиво ввинчивался в него, наконец нашелся:
— Я вам не позволяю говорить в мой адрес всякие пошлости!
— Подумайте, какой цац! - глухо засмеялся Розенбом и сжал яички чуть плотней, - и что же ты сделаешь, если я не перестану их говорить?..
— Узнаете! - запальчиво ответил Стасик.
— Ну вот я снова говорю: сученыш. Строптивый тугожопенький сученыш. Твои действия?
Стасик попытался выскользнуть, но это было попросту невозможно. Слов не нашлось.
— Вот именно, что ничего не сделаешь, - спокойно подытожил Розенбом. - Да ладно, не кипешуй, дядя Гера вообще-то добрый, это он так шутит. Да, кстати, я ведь дядя Гера. Ну или Чиф, это кому как больше нравится. По имени-отчеству не люблю. А ты, значит, Стасик?..
И Стасик, дивясь, как точно моряк разгадал его подлинное имя и чувствуя, что тем самым он будто бы, как по волшебству, получил власть над ним, вздохнул и покорно ответил:
— Да.
— Ну вот и умничка, - в голосе Розенбома угадывалось удовлетворение от того, что мини-бунт был так легко подавлен, однако и стасикова строптивость, кажется, ему нравилась. - Ну так что, прогуляемся?..
— А мы... сможем так? - шепнул Стасик, - и... куда мы пойдем?
— Конечно сможем, - уверенно ответил Розенбом, - чего тут трудного?
Говорилось это с деланой будничностью, будто речь и правда шла о заурядной прогулке по погружающейся в сумерки набережной, однако какой-то оттенок интонации, царапающий и насмешливый, волновал Стасика настолько, что он чувствовал, как стекает холодный пот по его идеально гладким подмышкам. Розенбому же эта странная игра явно доставляла наслаждение.
Живот Стасика снова напомнил о себе.
— Кушенькать хочет пузико, - умильным голосом произнес моряк, и Стасик снова отметил про себя, как удивительны в его устах эти словечки, - ну вот тебе и ответ на вопрос,
Похождения домашнего маньяка