ужасе отказывался даже пытаться её оценить, они были нечитаемыми – но прекрасно и легко читали его самого. Изучали, пронизывали насквозь, пробирались вглубь его сути с насмешливой, даже презрительной лёгкостью. Взвешивали. Отмеряли.
Глубину пробравшего Калеба ужаса было не описать словами. Всё его естество в едином порыве закричало ему единственное: «БЕГИ!».
Но дёрнувшись в сторону, юноша оказался пойман! Синее свечение магии обвилось вокруг его тела, притягивая к себе, взгляд встретился с чужим, напористым и повелительным, а горячие губы накрыли рот поцелуем, принесшим новую порцию вина. Пахнуло смесью алкоголя и чужого пота, чужой язык завозился во рту, а щупальца вцепились в волосы, намертво сцепляя лица. Одна рука накрыла его собственную, направляя к тёплой округлой мягкости, а другая скользнула в штаны. Там к ней, заходя с тылу, присоединился и хвост дренейки, кончиком проскальзывая внутрь парня, отчего тот мигом разомлел и застонал в рот небеснокожей красавицы.
И мысли о бегстве как-то быстро-быстро улетучились. А когда Калеб отхлебнул добавку – и сознание.
Проснулся он от того, что кто-то водил по его лицу... чем-то. Чем-то большим и горячим, шершавым и влажным, оставляющим после себя мерзкие разводы и неприятный, резковатый телесный запах... Так, стоп...
— Ох ты ж блядь!
С этим криком души и тела юный сын купца по имени Калеб резко вскочил...
Налетел на что-то большое и тёплое, услышал сердитое ржание и повалился обратно на кипу сена. Прямо над ним, с явным недовольством косясь лиловым глазом, нависал прямо-таки колоссальный гнедой жеребец, такой здоровый, что для человечьего седалища казался совершенно избыточным. Нависал посреди просторной конюшни, где в полумраке похрапывало ещё несколько таких же могучих коней, различавшихся окраской шерсти. Огромные лордеронские дестрие, знаменитые по всем восточных королевствам за их верность и свирепость, в сказаниях былого рвавшие орков одними лишь зубами. Традиционные спутники рыцарей, которых редко когда можно было встретить за пределами конюшен знати.
Страх сковал тело парня ледяными оковами, замедлил дыхание и сердцебиение до такой степени, что попадись он врачу, тот констатировал бы смерть. Огромный зверь, раздосадованный тем, что его саданул по носу какой-то людской недоросль, находился ровно между ним и выходом: захоти животное причинить ему вред – он бы даже обделаться не успел, не то что уйти.
С перепугу, волшебник начал откровенно чудить и попытался отпугнуть зверя огнём, даром что в соломе лежал. Да только не вышло ничего, ни струйки дыма не появилось – видать, так сильно напуган был, что вся концентрация порушилась.
Но хвала всем богам на всех светах – подувшись, конь отвернулся и ушёл к своим товарищам у кормушки. Видать, счёл смазливого паренька недостойным своего благородного гнева, позволив тому спешно ретироваться, утирая покрывавшую лицо конскую слюну. Да так усердно утирая, что в приоткрытую щель ворот вписаться не получилось, и вмазавшись плечом в створку, юноша с руганью крутанулся вполоборота и рухнул в пыль, навзничь.
Лёжа в пыли, Калеб шмыгнул носом от досады. Ныло плечо и спина, и было жутко обидно от испачканной одежды, которая нетронутой пережила и путешествие, и даже попойку в чумазом трактире. Ещё и солнце било из зенита прямо в глаза, и кроны нависавших над конюшней деревьев откровенно не справлялись со своей обязанностью давать тень нуждающимся. Одним словом – гадость!
Так бы и лежал он, предаваясь тоске и медленно приходя в себя, как вдруг чья-то рогатая головушка загородила солнце.
— Мля, а ты внатуре коней ссышься, ёпт. – Раздался знакомый, звенящий задором голосок. – Ничё, пацантре! Мы тя научим с лошадками ладить, бля буду!
Кое-как сфокусировавшись, волшебник заметил над собой знакомую лиловую физиономию. Дренейкиной улыбке мог позавидовать самый