одуревшим от страсти лицом. Слышал, как её визги перемежались стонами в страстной какофонии, перекрывавшей какофонию сношения, что протекло по соседству.
Рогатая охотница получала удовольствие – огромное притом! Уже в который раз за вечер Калеб был искренне удивлён увиденным, до такой степени, что и страх как-то забылся. Да уж, такую сцену несдержанного никакими приличиями мазохизма он просто вообразить не мог! Привыкший к относительному комфорту школы волшебства, он вообще слабо понимал всех этих любителей поистязать свою плоть – хоть тренировками, хоть драками. Он считал их, хвалившихся синяками и кровоподтёками забияк да атлетов, живописующих то, как они загоняли себя упражнениями, обычными дураками. Но ни один из таких дураков не дошёл до того, чтобы добровольно опустить свои яйца в пламя – и кайфовать от этого!
Впрочем, если парень думал, что на этом всё закончится, он глубоко заблуждался. Жертва пытки – а назвать происходящее по-иному у него не поворачивался язык – нашла в себе достаточно сил для продолжения дерзости:
— Ах-ха-ха-АХ! –Зашлась Стимула полубезумным смехом. Речь её, мешанина взвизгов и стонов, не отличалась большей рассудительностью. – Ты ж х-ОХИИИ!-шь, что б я-ИИИ!-АХ! Тебя-ИИИ! на п-ОХ!-водок взял-АХИИИ! Чтоб-ИИИ! снов-АХ! Сводила т-ЕХ!-ИИИ!-бя в лесок! Чт-ОХ!-б ты т-АХИИИ!-м со зверьём-ИИИ! Вяз-АХ!-лась!
Не лучше неё была и её подруга-мучительница. Лицо Изоры растеряло всякий намёк на утончённость или возвышенность, став лицом жестокого зверя, что играл с добычей. Оскаленное, с блестящими от возбуждения глазами, злое, оно скорее напоминало лицо грубосердой Кальдеры-воительницы, когда та расходилась как следует.
Облизнув пересохшие губы, ответ она почти прошипела.
— Аххх тебе и этого ммало! – Её оскал стал шире, злее, хищнее. – Ну ссмотри у меня, Сстимми, сссвиночка ты моя – мало тебе яичницы, так сссделаю же отбивную!
Перейдя на пронзительный крик, что заглушил все прочие звуки и отозвался звоном в стекле окон, она не щёлкнула пальцами – хлопнула в ладоши. И занесла руку, в которой из магии уже соткалась огромная плоская колотушка – ну точно маленькое весло. Рабочая сторона этого страшного инструмента была сплошь покрыта крупными шипами, из-за чего вся колотушка напоминала какой-то плоский молоток для отбивки мяса.
Колотушка прошла сквозь трахающего Стимулу вепря, не встречая сопротивления. Сотканные из одинакового синего света, заклинания взаимодействовали друг с другом лишь постольку, поскольку желала их создательница. А сейчас она ничего не желала так сильно, как иметь возможность от души орудовать ударным инструментом.
Звонкий шлепок заглушил все остальные звуки. Яички Калеба втянулись, а сам он скривился от страха – от удара огромные шары дренейки пошли волнами, будто два сгустка из студня; и только пламя не шелохнулось, продолжив обнимать тёмно-серую кожу. За одним ударом последовали десятки других – Изора орудовала инструментом с проворством и скоростью, какие было глупо ожидать от волшебницы. Казалось, что после очередного шлепка яйца серокожей просто покинут мошонку и вылетят из членами двумя пулями, шлёпая по полу точно брошенные блинчиком камни по воде.
Стимула, забывшая о чистке дивана, теперь орала в голос, её яйца тряслись киселём, а о том, что происходило внутри них, и думать не хотелось. И кое-кому такая картина пришлась как нельзя по душе.
— Да, ссука! Вот так! Кричи, простачка сраная! – Кричала волшебница, позабывшая о словесных приличиях. – Кричи, сскотина драножопая!
И «скотина», стараниями шипастого штопора меж веприных ног очень даже драножопая, кричала. Старательно, страстно, вытягивая каждую визгливую ноту. Закатив глаза, вывалив язык, истекая предсеменем и старательно дёргаясь назад. Навстречу каждому новому, жестокому удару колотушки, что уже заставила большие шары серой опухнуть и потемнеть. Под танец огоньков и капель крови из вспоротой цепями кожи.
эксперимент 2