эредарки была прямо перед глазами Оторвы. Широкая, мясистая, покрытая тугими мышцами, недвижимая как скала на фоне её резких, почти судорожных рывков, она так и манила взгляд, приковывала всё внимание её борзых глазок. И воровка не пожелала преодолевать искушение – сначала это был бег жаркого язычка вдоль каждого мускула и связки, сменившийся вскоре влажными и плотными засосами, покрывшими красную кожу более тёмными, рубиновыми кольцами. Когда и этого стало мало, в дело вступили зубки, что с изуверской тщательностью изучили, до частых кровавых отметин, каждый бугорок и складочку могучих мускулов.
В эти моменты, бойкая дренейка не была похожа на дочь гордого, древнего народа. Даже распоследний дикарь-потерянный, пропитавшийся Скверной до полного безумия, показался бы светочем разума в сравнении потерявшей себя воровкой. Страсть лиловокожей лишь росла, движения бёдер окончательно слились в размытое пятно, а шлепки яиц стали чаще некуда, и наверняка причиняли боль обеим дренейками. Даже глаза лиловой загорелись самой дикой страстью – более животной, нежели достойной разумного существа. И рот её двигался теперь с какой-то хищной целеустремлённостью – казалось, ещё немного, и она начнёт пожирать подругу в самом буквальном смысле этого слова.
Но всё же, она удерживалась на какой-то видимой только ей и Кальдере грани. По ту сторону этой грани бушевала буря похоти по имени Оторва, но по эту сторону укусы не утратили осторожности, и зубы лиловой негодницы пускали кровь лишь чуть-чуть, самыми кончиками клыков вскрывая кожу. Эти кровавые клейма, безжалостные братья поцелуям, истекали, казалось, самой страстью, и язык Оторвы жадно охотился за этими алыми каплями безудержных чувств, отправляя их в рот, что уже искал наощупь, губами, где можно было добыть ещё.
Хвост её также не остался в стороне. Но он не поддавался бушующей страсти, предавая истинные чувства мелкой дренейки, что прятались в самом сердце шторма – в том оке буре, что хранило сокровеннейшие из душевных порывов. Вместо этого, длинная гибкая конечности хвоста обвилась спиралью вокруг одной из могучих ног Кальдеры – и гладила её, крутясь и двигаясь вверх-вниз. Без лишней страсти, но с огромной нежностью.
И Кальдера, без сомнений, оценивала такое внимание подруги по достоинству. Чуть прогнувшись и расставив ноги, дабы той было удобнее держаться и трахаться, она прикрыла глаза, тяжело дыша, а на губах её заиграла лёгкая улыбка, столь несвойственная её обычно грубой натуре. И, куда уж без этого, её огромный, чёрный, конский хуище гордо стоял во всю длину, шире полена и твёрже дерева, щедро роняя с широченного конца белые капли.
А пока эта сладкая парочка вволю трахалась под внимательным взглядом Мирры, другая сладкая парочка тоже времени не теряла. Как следует помучив Стимулу, Изора дала той немного отдышаться. А когда жалкая минутка отдыха закончилась, всё началось снова.
На этот раз, целью изориной магии стала крепкая серая шея. Шипованная цепь синего света, за вычетом своей магической природы похожая на те, на каких орки держали самых свирепых своих волков, мелькнула в воздухе и сдавила серокожей глотку.
— Ты это чего развалилась, свинка Стимми? – Поинтересовалась она, сменив затем голос на командный. – А ну живо поднимайся, хавронья-серый-бок!
Потянув цепь на себя, она заставила шипы впиться в горло Стимулы. Захрипев, нехотя, не восстановившая силы дренейка попыталась встать – и тут же получила концом шипованной цепи по спине и ягодицам.
Изора принялась хлестать подругу от всей своей садисткой души.
— Распрямляться вздумала, скотина квадропедальная?! – Кричала она с азартом, расхлёстывая охотницу в кровь. Испускаемый цепью свет играл на оставшихся среди звеньев карминовых каплях. – Тебе, свинья ты обыкновенная, положена оставаться на четвереньках! – Удары пришлись на
Невеста для всех