Рыкнула названная Кальдерой. – Жопу твою тощую на частокол натяну. Будешь гостей встречать, и сама поутру кукарекать. Достопримечательностью станешь, хреновой!
Судя по звуку «беее», Кальдере в ответ показали язык.
— Ладно тебе Оторву стращать, злобное ты парнокопытное. – Отчитал подругу второй, строгий голос. – Лучше о поросях думай сочненьких, да о роме сладком!
— Порно-копытное. – Продолжила язвить эта самая Оторва. За этой ей снова прилетело-хлестнуло, в этот раз чуть тише. – Ай! Стимула, отвали! У мня тут этот, сквирт, ёпта! Или как там его кличут? Эй, Изора, шо я в виду имела?
Где-то за толпой посетителей картинно вздохнули.
— Если я правильно понимаю контекст – что в случае тебя является упражнением в криптографии, дорогая моя Оторва – ты имела в виду флирт. – Отвечала названная Изорой. Её голос менялся с елейного на едкий и обратно с удивительной лёгкостью. – Хотя называть подобное лингвистическое варварство флиртом лично у меня не поворачивается язык.
— Ага, пасиб! – Выпалила Оторва, явно пропустив все подколки между ушей. Там, кажется, раскинулось весьма вакантное пространство. – Кста, нехер прибедняться, Синюха! Лизало у тебя вертится как надо! Ай!
На этот раз удар чего-то хлёсткого сопровождался целой лавиной мелких смешков. А также возмущёнными вздохами и не менее возмущённой еле слышной речью про: «озабоченную пародию на разумное существо».
— Ладно вам, подруги. – Скорее мягко скомандовала, чем попросила Мирра. Гомон её спутниц сразу же утих. – Дела время, потехи час. Кажется, нам пора разобраться в причинах утреннего столпотворения. Господа, не могли бы вы расступиться?
Повинуясь без лишних слов, толпа разошлась как занавес в театре, открывая взгляду Калеба самую, быть может, необычную картину в его жизни. И необычную в самом лучшем смысле этого слова!
Ох и широка же была улыбка удачи в это утро, вопреки всему!
Дренейки! Одна необычнее и прекраснее другой, как наваждения, ожившие фантазии. Их разноцветные тела, закутанные в богатые одежды на зависть купеческому сыну, двигались с грацией танцоров, а каждый шаг их крепких, оканчивающихся копытами ног разносился по залу цоканьем. Виляли, подметая воздух, длинные хвосты, покачивались венчавшие головы рога, и обрамлявшие лицо двойные пары щупалец пританцовывали на весу. Кажется, если Калеб верно читал нечеловеческий язык их тел, то было проявлением интереса, ведь именно он горел в их сияющих магией глазах.
Толпа расходилась перед ними, как вода перед форштевнем корабля. Головорезы с кривыми рожами и лихими глазами прятали взгляд, частью кланялись, и каждый из них удерживал до дренеек почтительную дистанцию в несколько шагов. Но что удивило Калеба больше всего – не страх главенствовал в этом проявлении такта, но уважение, какое бывает у воспитуемого перед воспитателем. Страх тоже был – и немалый, то мог подтвердить даже совсем лишённый эмпатии! – но уважению он уступал.
Первой шла рослая, на две-три головы выше юнца, дренейка с лицом и взглядом надменной аристократки. Коронованная парой широкий, загибающихся к верху рогов, она ступала в манере, положенной статусу – изящно и осторожно, на грани брезгливости. Её серые, темнеющие к кончикам волосы были собраны в валик на затылке, спереди спадая двумя аккуратными прядками. Отделённые от остальной причёски основаниями рогов, эти прядки обрамляли лицо подобно резной рамке семейного портрета, но оставляли острые ушки неприкрытыми. В причёске этой виделась какая-то мода, совершенно незнакомая парню, но оттого не менее красивая.
Кожа рогатой дамы имел цвет ясного неба, и такими же были глаза, из которых исходило мягкое сияние. Сияла и сама дренейка, оттого казавшаяся лазурной звездой – светом волшебства. Его испускали многочисленные талисманы из кристаллов, вплетённые в шитую серебром лазурную мантию из шёлка
Удачный день2