винным полкам, более не обращая на её обидчика дочери никакого внимания.
К двум голосам присоединился третий. Звонкий, молодой-девичий, задорный – будто кто-то превратил в звук пружинку-попрыгушку. С нагловатыми и капризными нотками – не то кошка, не то дитя балованное.
— Ток эт, Велена ради – не местный шмурдяк. Ото шо ушастики бадяжат. И эт ещё – бочку лучшего гоблинячьего рому, ёпт. Мы сёдня с собой Красножопую притащили – бля буду, оторвёмся, нна!
По толпе прокатилась волна вздохов и сдавленной ругани. Мужичьё начало нервно переглядываться, как нерадивые работники перед визитом начальства. С немым таким вопросом: «Кому первому попадёт?».
А следом явился тот, кто и был причиной этой реакции. По залу раскатился рычащий голос, что был огнём и громом, и не упомяни предыдущий голос некую «Её», Калеб никогда не догадался бы, что у этого голоса была хозяйка, а не хозяин. Столь обжигающе грубый, громогласно могучий, звероподобный голос он слышал впервые – ни минотавр, ни орк, ни огр не обладали таким. Этот глас сквозил силой, но силой недоброй и страшной – так, должно быть, ревели полчища Легиона в час их величайших триумфов.
— Руби свиней, Грэг! Руби их нахер! Я готова сожрать всё стадо! Эта проклятая сырость разжигает мой аппетит! Я сейчас готова кого-угодно слопать.
Звук, с которым язык новой гостью двора облизал её губы, в притихшем помещении казался оглушающим. Толпа начала пятиться, переговариваясь вполголоса – Калеб уловил одни лишь обрывки. Мужики упорно упоминали некое: «рогатое чудище», «красную страхолюдину» и «пиздец ходячий». Трактирщик тоже оживился – гаркнул по-прежнему толпящимся в зале бабам из прислуги, чтобы те занялись свиньями.
Наконец, квартет голосов стал квинтетом. Ещё один голос присоединился к хору, мягкий, шёлковый и невероятно, кричаще женственный. В нём было всё тепло и вся сила и забота материнства, в нём хотелось укрыться, завернуться в воркующий тембр как в одеяло. И в то же время, была в этом голосе и напористость – впрочем, как и положено голосу матери, способной и обругать.
Против воли, на лице Калеба выступили слёзы – его мать не пережила роды...
— Моя милая, прояви терпение, прошу. Всё же мы в гостях, и господин Грэг – хозяин радушный и умелый. Было бы в высшей степени невежливо закатывать нечто непотребное – тем более, его уже и без нас закатили, судя по всему. К слову, Грэг, как поживает Вера? А Анжелика? Стас? Моя помощь кому-то требуется?
Трактирщик-верзила ответил не сразу. Уже выставив на стойку несколько винных бутылок с кель-таласскими символами и целую вереницу добротных деревянных чашек, теперь он с видимым усилием, кряхтя, вытаскивал здоровенную даже для себя бочку с ромом, с грубой гоблинской писаниной на крышке. Деревянная тара опустилась на стойку с грохотом, после чего мужик утёр пот со лба.
— Живы – вашшими шштараниями, госпошша Мирра! – Шепелявил хозяин. Неожиданно для Калеба, его голос звучал почти что подобострастно. – Помогло лешшение! Но вот у Ерёмы с Мартой дитю нездоровится. Да и не только у них – ходит какое-то поветрие уже неделю как. Вроде нишшего шшерьезного, но вы бы пошшмотрели.
— Ясно. Я помогу всем, чем смогу. Только, если можно, пусть приходят сюда, когда мы закончим. Хорошо? – Скорее сказала, чем спросила женщина, названная Миррой. – Мне не хотелось бы заставлять подруг ждать – особенно нашу бедокурицу. Ну вы знаете её нрав...
Поездка в Питер