на тот миг, когда всё решилось как-то само собой. Его руки вдруг сжали мягкую грудь пискнувшей девчонки и сграбастали её в объятия, не давая брыкаться, а губы накрыли её губы, подавив протесты: «Прошу! Отец не велел!».
Красное вино догнало его любвеобильную голову и порвало восприятие на лоскуты. Он то проваливался в черноту забытья, то выплывал на волнах экстаза и чужой тёплой плоти. Кажется, он всё-таки показал ей свои любимые фокусы с ледяной монеткой. Кажется, даже дал ей настоящую — золотую, для неё состояние! Пусть радуется, девчонка, что ей попался такой щедрый гость!
Восприятие рвалось на всё более мелкие кусочки. Исчезли остатки одежды, менялись позы, допивалось вино, летели на пол подушки и одеяла. Ойканье и протесты сменились стонами и жаркими, влажными словами страсти над ухом. Доносился приглушённый шум обеденного зала и дробь дождя за окном.
И показалось ли ему, или рядом процокали чьи-то копытца?
Последним, что он запомнил перед провалом в сон без сновидений, было тепло на его груди. И приятный летний запах её волос, гривой распластавшихся по его телу. Ему было хорошо — нет, лучше, чем было когда-либо, в том он был готов поклясться даже своим волшебством! И он был уверен, что не только ему.
Удача действительно улыбалась ему. В этом он больше не сомневался...
...ровно до того момента, когда вместо «доброго утра» его разбудил удар под дых. От шока он даже простенькое заклинение создать не сумел, а когда вслед за первым ударом ему прилетело по голове, так и вовсе забыл, где, кто он и зачем он вообще!
В ушах загудело, в глазах потемнело. Он вдруг понял, что уже не в своей комнате — вокруг гудел настоящий улей злых голосов, пробиваясь сквозь вату в ушах — и что темнота в глазах была вовсе не от удара, а от накинутого на голову мешка. Попытка снять его закончилась ничем — чужие руки сжимали его плечи, а его собственные оказались крепко связаны за спиной каким-то грубым вервием, точно он был лиходеем, которого волокли стражники.
Или палачи. С неприятными ощущениями вернулись воспоминания о вечере — и о ночи. А с ними за компанию пришло осознание, а следом — лютый, пробирающий до костей страх. Он переспал с дочкой страхолюда-трактирщика! Да его же щас...
— Эй, недоносок! — Окликнул его кто-то.
За окликом последовал острый, крадущий дыхание удар в рёбра. В тот же миг мешок рванул вверх, обдирая кончик носа.
Увиденное заставило кровь стыть в жилах мага. Он висел на руках местных мордоворотов у барной стойки, и хозяин стоял прямо перед ним. К боку громилы, хныча и причитая что-то о «коварном маге» и «подлом торгаше», прижималась его растрёпанная дочурка.
Было раннее утро, и сквозь открытые окна вместе с прохладным воздухом холмов рвался рассвет. И в его лучах пара десятков громил из местных и посетителей, среди которых и нелюди нашлись, больше не выглядели силуэтами, как прошлым вечером. Теперь Калеб хорошо мог рассмотреть и кривые грубые рожи, и щедрую коллекцию самых разных инструментов человекоубийства на их поясах. Добротных ножей и кинжалов, топоров и булав, мечей коротких да гномьих пистолей, все с любовно сделанной резьбой на клинках и ножнах, и на обрамлявшем стволы дереве.
И с потёртыми рукоятками, за которые явно хватались не одну сотню раз. Звук, с которым сглотнул парень, был до комичности громким.
— Хули молчишь, сучара? Ты Лилю обидел? — Из толпы выпростался худой мужичок в жёлтом кафтане, со злым лицом и бородой, похожей на перевёрнутый язык пламени. — Давно на колу не сидел? Так нам это как нужду справить!
любовь-зла