дабы опорожнить постоянно наполняющийся желудок, избыток мерзко-тёплой жижи забил из ноздрей – вкус и запах слились для него в единстве мерзости, топя и растворяя рассудок.
Теперь он даже протекал насквозь – прямо как переполненная игрушка.
За первым зверем пришёл ещё один, потом ещё, ещё – кажется, кони начали покрывать его по кругу. В мучительном тумане бесконечного сношения определить это было тяжело – процесс был столь же монотонным, сколь и мучительным. Не в пример дренейкам, чьи характеры вносили в еблю некоторое разнообразие глубин, углов и темпа фрикций, коней не заботили такие ухищрения. Каждый из них монотонно вбивал себя в несчастного как можно глубже и чаще, чтобы затем залить его нутро огромной порцией семени, всё сильнее перехлёстывающей через край.
Живот парня надулся воздушным шариком, до такой степени, что стал подушкой для ходящего сверху коня. Вес животного давил на перегруженные потроха, и каждый рывок многосоткилограммовой туши заставлял раздутую плоть ходить ходуном, калеча сознание мага новым вспышками боли. Калеба рвало белым, заляпывая и его, и коней, и станок со столом, а большая белая лужа на полу растекалась всё шире и шире.
И каждый удар члена внутри, каждое новое проникновение и новая струя лошадиной спермы, ощущение чужого жара и вонь конских тел откалывали какой-то кусочек рассудка. С каждым новым кругом Калеб становился всё меньше и меньше. Все мечты, на которые его хватало – вырубиться прямо здесь и сейчас. И никогда больше не приходить в себя.
В какой-то момент он просто понял, что лежит на станке без движения. Боль не уходила – она в принципе осталась единственным его чувством ниже груди. Боль – и липкое, склизкое ощущение на коже, как одеялом укрытой слоем лошадиной и дренейской спермы. Половина тела – сплошное пятно немоты и боли, но больше не было огромных зверей, содрогавших его своими толчками. Только медленно растворяющаяся в немоте боль и звук капель – похоже, он пролежал так долго, что живот успел сдуться, и только тонкая белая струйка ещё покидала его тело.
Вдруг – бодрый голос.
— Проснись и пой, малыш!
С которым в Калеба ворвался поток целительной магии, вернувший телу ощущения.
Это было настолько больно, что даже закричать не получилось. Пока чары жрицы медленно делали свою работу, приводя развалины потрохов и задницы в исходный вид, Калеб успел сполна ощутить, сколь сильно был поломан. Ощущения прежде немых нервных окончаний вернулись, вспышками боли выкрикивая доклады о повреждениях.
Внутри до самой диафрагмы был незахлопывающийся проход, что продолжал держать форму растерзавших его конских членов. В нём гулял горячий ветерок – по всей видимости, утро было уже давно позади и близился душный летний вечер. О сохранности же мелких мышечных колец, что позволяли кишкам работать, можно было даже не заикаться. А что творилось с нижними воротами в его организм, что первыми пали под ударами мясных таранов! Даже его простата опухла, нещадно избитая бесконечной чередой окольцованных плоских головок, валиком прокатывавшихся по ней с каждой фрикцией.
Это была подлинная руина, и бывшему магу едва ли было суждено пережить подобное надругательство, не будь рядом дренейки-целительницы. Проклятой бестии, что оставила от всех его надежд и амбиций лишь гудящую душевной травмой пустоту. Украла будущее, украла мужественность и человеческое достоинство, превратила в жалкую тень своего прежнего «я» – подстилку для жеребцов. Лошадку.
Первыми звуками, который издал некогда маг и парень, стараниями дренеек превращённый в мясо для ебли, были всхлипы. После всего пережитого ему оставалось лишь рыдать в бессильном, измученном отчаянии. И он рыдал, спутанный на станке, залитый таким количеством чужой спермы, что за ней терялся натуральный цвет его
Ночь полная секса 2 (продолжение.)