могли. Несколько минут трепыханий на миррином члене были больше, чем перебором.
Он уже почти ушёл в мир беспамятства, когда тёплая волна проклятой целительной магии накрыла его, разом вернув остроту уму и чувствам. Голос донёсся до его ушей, жаркий от страсти и полный обманчивого благодушия:
— Всё в порядке, малыш? – Улыбнулась ему Мирра своей чистой и светлой, диссонирующей улыбкой. – Боюсь, я чуть задержусь – у тебя такое уютное горлышко.
Это больше не даже агонией, и слово «пытка» стало чересчур мягким. Использованная в темнейших и жесточайших целях, светлейшая сила жрицы удерживала его в сознании настолько остром, что он ощущал каждую пульсацию вен на её члене, отмерял каждый грамм изливавшегося в него семени. Растягиваемая, переполненная плодами чужой страсти плоть более не была расплывчатыми очагами боли – он чуял каждый надорванный мускул и связочку, и как крепкие пальцы едва не срывали скальп, и как половицы впивались в ноющие коленки. И сколько бы не горели пустотой лёгкие, лечебная магия не давала ему выход беспамятства – организм будто перестал нуждаться в кислороде, так и не перестав мучатся отсутствием последнего.
В попытки сбежать из этого сексуального ада, маг собрался с новыми, приданными целительством силами. Он принялся отпихивать от себя свою насильницу, чей покрытый потом лобок был совсем рядом – член её вошёл промеж губ до самого кольца препуция. Но сколько бы он не давил и не колотил женственные, но весьма крепкие бёдра платиновой, она не сдвигалась ни на миг и хватку не ослабляла. А время, отмеряемое выплёвывающими семя пульсациями члена в его рту, неумолимым бегом напоминало о безжалостно нараставшем, давящем потоке в глотке.
К ужасу Калеба, под таким давлением вход в его лёгкие не мог держаться долго. В последней попытке вымолить милость, молодой сын купца поднял жалобный взгляд.
И сердце его упало под гнётом животного страха – над ним нависало чудовище в рогатой платиновой маске. Искажённая страстью точно пошедшая трещинами, в этот миг она стала хуже скрывать весь тот свет и весь тот ужас, что жили под ней – свет и ужас, что грозили пустить уже по его рассудку трещины безумия. Против воли, весь мир мага сжался на ней, сошёлся, сфокусировался, отсёк всё остальное, что пребывало в периферийной зрении – образ, который нельзя было игнорировать и нельзя было разглядеть, не навредив своей душе.
Парень зажмурился, гоня прочь жуткое видение. В том ужасном свете как мотыльки в огне погибли все надежды его на милосердие жрицы. Хлынувший же в сдавшуюся трахею горячий белый поток своей безотлагательностью заставил забыть увиденное.
Так, было мигом превзойдено всё, что прежде вытерпел юноша. У него не было слов, дабы описать свой опыт – чистая мука, чистое страдание, новое, незнакомое прежде. Лёгкие горели от едковатого семени, что наполняло их, сокращались в спазматических, жалких попытках прогнать белого захватчика – в них мягкая плоть билась о всё пребывающее семя, рвясь и обжигаясь. Всё его тело билось в конвульсиях – мечущийся в калейдоскопе мучений рассудок пребывал в таком отчаянии и страхе, что ни о каком контроле над собой не могло быть и речи.
Молодой волшебник буквально захлёбывался в дренейской сперме. В этот момент, Калеб опустился до уровня загнанного зверя, готового на всё ради спасения от своей участи. Всё, что осталось от него самого – самые низменные, примитивные чувства: боль, прежде всех других. Болели заполняемые чужими выделениями, сотрясаемые агонией рвущего альвеолы кашля лёгкие, болели растянутая глотка, пищевод и желудок, болели до белых костяшек вцепившиеся в миррины бёдра руки, болели стоявшие на жёстком полу коленки – он
Я, моя жена и Сергей-2