так смотрела. В её глазах так и читалось: «расстроишь её ещё раз, пожалеешь, что она тебе шары не поджарила».
— Ну что, бестолочь, дать тебе ещё шанс? – Окликнула его магичка. – Или сразу перейдём к готовке яичницы? Вставай на колени давай, да ротик пошире! И сглатывать, сглатывать-то не торопись!
Калеб и правда сглотнул со страха слюну, вызвав у неё порыв хохота. Вновь ощутив самой нежной своей частью жар огненного заклинания, он торопливо встал на колени перед волшебницей. А та решила не утруждать себя стоячей позой, и уселась обратно. Своим ловким хвостом она обвилась вокруг собственного члена, игриво приподняла – поманила.
Верно поняв её намёк, юнец пополз к ней прямо на коленях. То были несколько неудобных, болезненных шагов – дерево впивалось в ноги так, будто он двигался по мелким камням. А горячее волшебное пламя не отпускали яички, танцуя в опасной близости от их нежной кожи, заставляя волосики сворачиваться от жара.
Путь занял считанные секунды, но дальше он замешкался. Головку конского члена обильно покрыло предсемя, вкус которого только что вогнал его в такую панику. Он смотрел на громаду члена перед своим лицом, на медленно стекавшую белёсую жидкость. Чувство отвращение пополам с остатками гордости спорили в нём с чувством самосохранения и страхом. Тот рос вместе с жаром, что жалил мошонку – видя его колебания, рогатая садистка медленно усиливала своё заклинание.
Юнец бросил на неё умоляющий взгляд. Их глаза встретились – людские карие и дренейские небесно-голубые. Да только не нашёл он в последних сочувствия – лишь злое торжество, похоть и насмешка царили в этих колодцах магического света.
Зажмурив полные слёз глаза, Калеб разомкнул трясущиеся губы и подался вперёд. Медленно, помогая себе руками, он нашёл конскую залупу дренейки своим широко раскрытым ртом. Раздался всхлип, полный плохо выразимого унижения, когда его губы сомкнулись вокруг горячей плоти, а рот наполнился мерзким вкусом предсемени.
Новый всплеск жара магии рядом с хозяйством, и молодой волшебник принялся качать головой. Колечко его губ, неимоверно растянутых массивным достоинством волшебницы, скользило вверх-вниз. Слюна смешивалась во рту с вытекающей из члена густой белой жижей, смазывая и без того гладкую кожу.
Калебу приходилось бороться с тошнотой, чтобы не отпрянуть и не вывернуть желудок. С жалостью к себе, чтобы не заскулить – в том, что его заставили ублажать ртом чужое достоинство, было особенное унижение. Он не выбирал бесчестье первым – мужедевы взяли его против воли, силой. И даже когда Изора заставила его самому скакать на её рвущем зад члене, то было уже после утраты невинности и чести.
Это было другим. Теперь у него отняли последнюю честь – нет, хуже того: заставили отдать самому. Пусть и чтобы отвести страшные муки, но заставили сделать выбор в пользу бесчестья. Заставили отдать последний, как ему казалось, нетронутый уголок своего тела. И какой-то кусок его гордости сейчас растворялся в заполняющем рот предсемени дренейки – погибал без возврата.
А жар снизу всё усиливался, понукал, поторапливал. Молодой маг ускорился, стараясь заглотить как можно больше мясного друга рогатой – жалкие попытки! Столь велик был конский фаллос, заполнявший его рот, что, входя лишь наполовину, уже упирался во вход в глотку, отзываясь порывами тошноты и угрожая вызвать рвоту. И парень, хорошо понимавший, чем это будет чревато, глубже старался не лезть.
Что ничуть не понравилось рогатой. Проворчав что-то, она вновь усилила магию. Жар стал таким, что Калебу едва удавалось терпеть его, подавляя растущую панику. Не способный заглотить дренейский член глубже, он как мог ускорил свои движения: взад-вперёд, взад-вперёд, пока шея не начала болеть от натуги.
Прописка жениха папой