Кулак эредарки по-прежнему сжимался, оттянутый в пустом замахе. Сама же мужедева стояла, кряхтя и подёргивая членом, брызжа предсеменем пополам с проклятьями. А лицо её приобрело такое выражение, какое бывает от долгого непосещения нужника.
Под ней, прильнув щекой к крепкому бедру, устроилась воровка, одна рука которой мяла большие эредарские шары. Другая же по середину плеча погрузилась подруге прямо под длинный красный хвост.
Медленно и зловеще Кальдера опустила голову. Но лиловая в ответ на её грозный-прегрозный взгляд лишь осклабилась – весело и дико:
— Сюрприз! Хр-хр!
Краснокожая в ответ зарычала грозным утробным рыком.
— Обломать бы вам обоим рога, да куда не светит засунуть! Вылазь немедля, поехавшая!
Улыбочка лиловой стала только шире и гаже.
— Пузырь язычком вынешь? Не, ну а чё – я б позырила!
По кислому лицо Кальдеры было ясно, на чём она вертела идею пробовать на вкус собственные потроха.
— Рррргааах! – Рыкнула она зло. – Твоя взяла, плоская! Только вынь чёртову бутылку!
«Плоская» в ответ немного скуксилась.
— А как же волшебное слово?
Пару секунд краснокожая буравила её взглядом, пока не сдалась. Вздохнув, она выполнила просьбо-требование подруги.
— Хрю! Хрю! Хрю! – Произнесла она раздельно и чётко, будто злостью рубила свою речь.
— Хорошая свиношлюха. – Радостно ответила воровка, расплываясь в улыбке, и похлопала подругу по крепкой заднице. - Глубокая, ёпт! Ну-ка, взяли-потянули!
Кальдера встречала усилия подруги стонами и кряхтением – но терпела их. А сама же подруга делала всё, чтобы испытать её терпение на прочность: то пощекочет нежные потрошка, то бутыль потеребит из стороны в сторону – застряла, мол, расшевелить надо. Да и вытаскивать она не торопилась – бугорок бутылки сдвигался вниз по мускулистому прессу силачки с садистской медлительностью. И даже когда горлышко наконец покинуло тёплые кальдерины потроха, лиловая не упустила возможности подоставать красную, ворочая бутылку туда-сюда, перекатывая толстую часть по бугорку простаты.
Широкая часть бутылки, что в охвате превосходила и её кулачищи, и её здоровенный член, занимала сейчас конец прямой кишки. Ведомая цепкой лапкой Оторвы, она нещадно растягивала сфинктер, пробираясь наружу весьма мучительным образом. Стоны эредарки стали громче, а руки вцепились в колени с такой силой, что костяшки стали бледно-алыми.
И только конское её достоинство встречало происходящее с видимым восторгом, стоя во все свои почти полметра. Где-то под его основанием, прижимаемая сквозь стенку кишок стеклом бутылки, балдела простата Кальдеры, заставляя громадный хуище болезненно отвердевать. А налившиеся яйца так и просили высвободить их содержимое.
На преодоление сфинктера у Оторвы ушло больше времени, чем на весь предыдущий маршрут. Мелкая дренейка растягивала процесс как могла, ни на секунду не прекращая двигать стеклянным сосудом: крутила, раскачивала, водила из стороны в сторону – ну точно девчонка, что пыталась вытащить из грядки здоровую репку. Медленно-медленно, под аккомпанемент болезненных стонов и покряхтываний Кальдеры, она всё вытягивала и вытягивала бутылку на свет. Пока, наконец, ей это не удалось.
Задница силачки буквально выплюнула сосуд. С громким пошлым хлопком, который сопровождался сладострастным стоном и звуками семяизвержения, капелью забарабанившего по полу. И довольным хихиканьем как Оторвы, так и остальных дренеек. Даже Изора, что едва избегла участи стать живой перчаткой эредарки, стояла в кругу подруг, негромко смеясь и аристократично прикрыв рот рукой – будто ничего и не случилось.
А потом, без малейшего предупреждения или намёка, превратилась в смазанный скоростью силуэт. Когда движения воительницы вернулись в более наблюдаемые рамки, она уже стояла лицом к воровке – вернее, к широкоголовому лиловому члену той. Крепкая рука её сжимала подругу за шею, высоко подняв
Се ля ви 5