Гордыня не позволила мне спросить, что меня ожидает. А ожидало меня, оказывается, место на диване, в гостиной у соседей. Перед большим телевизором с подключенным к нему ноутбуком. И почти тридцатиминутный клип.
К вящему моему удивлению, это было действительно красиво! Больше всего оно напоминало танец. Под звучащую ненавязчивым фоном классическую музыку два тела двигались в такт, синхронно, и камера, снимая их в рассеянном, но ясном свете, выбирала в каждый момент, кажется, единственно возможную точку съемки. Точки эти были самыми разными: в кадре были иногда лица Оли и Миши, с явно написанным на них наслаждением; потом они сменялись общим планом, и на нем – медленно двигающаяся Олина голова, ласкающая Мишин член, или Мишино лицо, то зарывшееся между блаженно раскинутых ног Ольги, то бережно обихаживающее ее соски. Изображение приближается, и вот уже весь экран занимают затуманенные Ольгины глаза, а потом – ее розовый язычок, с любовью исследующий каждую жилку на источнике мужской силы, или Мишкин язык, с такой же нежностью исследующий розовые складки в Олином низу. И тут же – лицо второго участника действа с закрытыми глазами и закушенной от наслаждения губой.
В самом конце, под крещендо музыки, Миша яростно вгонял свой жезл в лоно стоящей у края кровати на локтях и коленях жены, и камера подобралась прямо под место соития. Видно было, как по члену прошли волны семени, и нижние Олины губы, сжимаясь, радостно ответили на каждую из них. Потом – разъединение, и темная, таинственная пещерка Ольги, с капелькой живородящей Мишиной жидкости на самом краю.
Музыка совсем стихла, и камера, медленно отойдя назад, показала двух удовлетворенных любовников, тихо, благодарно целующих друг друга.
Наконец, изображение медленно погасло, и я не сразу, но выдохнул из груди воздух. Почувствовал, как расслабляется сидящая уже вплотную ко мне Нинка. И вдруг услышал точно такой же, как свой, выдох сзади.
Обернулся, и увидел одного из героев ролика, сидящего чуть позади нас, в кресле, при почти полном параде. Только пиджак небрежно брошен на спинку кресла, да узел яркого галстука болтается на груди.
Облизываю вдруг пересохшие губы:
— Это... это вы... Катьку делали?
Миша усмехается:
— Нет... Это уже после Катьки. Катьку... не так красиво снято. Но есть и она... Посмотришь?
Я мотаю головой:
— Нет... пока. Ох, никогда не думал, что делание детей может выглядеть так красиво...
И тут вмешивается Нинка. Почти полушепотом, тихонько, она спрашивает:
— Ребят... А кто... снимал?
И сразу, почти незаметно под загаром, краснеет.
Мишка только усмехается, отведя глаза чуть в сторону, и, после мимолетной паузы, отвечает Оля:
— Брат... И монтировал он же...
Нинка живо поворачивается к ней:
— Твой?
— Да... Нин, давай о нем потом, ладно? В горле пересохло, я сейчас...
Пока Оля не вернулась с подносом, на котором стояла бутылка мартини, вазочка со льдом и стаканы, мы помолчали.
Разлили. И я, кинув взгляд на погасший экран, выдал тост:
— За искусство!
Мишка буркнул себе под нос: «...траха...», все засмеялись, и напряжение сразу ушло. Расслабившись, я откинулся на спинку дивана и отхлебнул глоток.
— Это, Олюнь, ты так Нинкины грехи замаливала?
Ольга засмеялась в ответ: «Ага!», и тут выяснилось, что Мишка, оказывается, и не в курсе, чем именно Нинка согрешила. После просмотренного демонстрировать наше «творчество» было все равно, что предлагать сравнивать член с пальцем, так что мы с Ниной ввели Мишку в курс дела пока на словах, причем в самых уничижительных выражениях. Выслушав, он засмеялся:
— Ага. А оно всегда так бывает, когда сами снимают. Или любви нет, или кина. Если про камеру помнят, то сплошная физкультура, если не помнят, то после второй
Квартиранты.