ты у нас вся блааародная! Всё такая из себя умница-разумница! Как пердится, умница? – Спросила она с кривой ухмылкой.
Волшебница, закончив наконец унизительный процесс, осторожно распрямилась. Раздражённым движением стряхнув с пальцев сперму подруги, она закрыла глаза, вдохнула полную грудь воздуха, выдохнула. Попыталась знакомой уже медитацией взять верх над своими чувствами.
Но дыхание не слушалось её и постоянно сбивалось. Умиротворение никак не хотело приходить на искажённое злостью лицо. После пары минут бесплодных попыток, сопровождаемых смехом охотницы, Изора бросила пытаться.
Она снова открыла глаза – Калеб не узнал их. Не было ни того высокомерного спокойствия и чувства контроля, ни чувство оскорблённого достоинства, что как правило царили в небесных очах. Только злая-презлая, сердитая-пресердитая, и в то же время какая-то лишённая сил и подлинной угрозы обида. Как у ребёнка, у которого отобрали игрушку и в насмешку больно щёлкнули по носу, когда тот попытался возражать.
— Ах ты!.. Ты!.. ТЫ!! ТЫЫЫ!!!! – Взревела Изора, распаляясь с каждым словом. И с каждым словом копыто её топало по полу. – Необразованная! Некультурная! Невежественная! Негодная! Несносная-невыносимая! Скотоложица, любящая задирать хвост перед жеребцами! Лесная нечисть, подставляющая яйца порождениям Скверны! Дура деревенская! Провинциальная простушка! Олуха охамевшая! Идиотка из чащи! Кретинка корявая!...
Сцена перед Калебом казалась чем-то сюрреалистичным. Волшебница, прожившая не один десяток веков дочь древнего народа, что годилась бы в дальние предки его дальним предкам, вела себя как девчонка. Заливаясь потоком оскорблений, что собака лаем, с тёмно-синим от румянца лицом, Изора топала ногой и с обиженным видом надувала щёки. Хвост её махал туда-сюда – в жесте этом, человеку чуждом, тем не менее легко читалась детская обида.
Стимула при виде этой сцены ржала лошадью, от чего дипломатка потемнела и надулась ещё сильнее. После чего совершенно не-утончённо разразилась настолько отборной, моряцкой-портовой бранью, что у всех присутствующих – даже Оторвы-воровки – поднялись брови. Притом с некоторым уважением: такой словарный запас любому академику честь бы сделал – или отобрал бы, учитывая его обсценность.
Смеясь, серокожая решила прервать этот поток словесных испражнений. Широко шагнув навстречу ругающейся в три горла подруге, она поймала её в свои объятия, впившись в губы долгим, жадным поцелуем. Магичка же, потрепыхавшись немного, вдруг вцепилась в подругу, отвечая своей страстью на всю полноту чужой.
Пообнимавшись добрую минуту, дренейки разорвали поцелуй. Обменявшись взглядами, полными нежности, они прильнули друг к другу лбами и зажмурились, пока щупальца по краям их лиц переплелись. Даже их объятия, до того дикие в своей страсти, приобрели эту нежность – и мягкость.
Но увы! Объятиям подруг не суждено было длиться вечно!
— Ууууу! Завидно! - Вскричала Оторва.
И тут же подскочила к подругам, врезавшись в них на полному ходу. Не удержав равновесия, они охнули и рухнули боком на залитую семенем софу, погребённые под худым лиловокожим телом.
— Охерела, сучка розовая?! – Завелась охотница.
Обе опрокинутые дренейки смотрели на подругу с нескрываемой злостью. Воровка же зыркала в ответ предельно нагло, как кошка, что тащит со стола окорок прямо на глазах ругающего её повара. Хер её, зажатый между телами подруг, подёргивался от возбуждения.
И если её было мало, куча-мала на софе привлекла внимание кое-кого покрупнее.
— Место есть?
Не успели Оторва и Стимула с Изорой запротестовать, как на них сверху молодецким прыжком приземлилась тяжеленная туша Кальдеры. Смачно так приземлилась – до хрустнувших костей и болезненных охов, а залившая софу сперма аж плеснула во все стороны. Лиловая же, оказавшаяся между молотом силачки и наковальней волшебницы с охотницей, жалобно пискнула. А виновница суеты с довольным видом развалилась на подругах, будто на софе те были подушками. По лицу было видно –
Трое