Постучала, вошла. Барин, вроде, не в пример вчерашнему, весел.
— Переводи Настю в девичью, и чтоб никаких тяжелых работ на морозе. Если с ней что приключится, заболеет, не дай Бог, — он истово перекрестился, — всех высеку, и на каторгу пойдете!
— Поняла, барин.
— Пусть лучше дома сидит, вышивает или еще что. А если рук не хватает, веди еще девку. — Махнул рукой Егор Алексеевич.
***
Антон, погрузившись в невеселые размышления, уже около часа ехал в никуда, без цели. И вдруг начал узнавать дорогу на усадьбу к Степанову, которого не так давно посещал. Обрадовался, что все так преотлично сложилось — Егор Алексеевич не прогонит, а у него достойный подарок за пазухой, французский арманьяк.
Встретила опять та же баба, одетая сегодня по случаю мороза в армяк грубой шерсти.
— Милости просим, барин. — поклонилась Глафира, и шепотом добавила, — Егор Алексеевич нынче в настроении.
И правда, хозяин встретил радушно, даже приобнял. Увидел бутылку и обрадовался:
— ну, под такое дело не грех и разговеться! Смотри-ка, Гасконь, на фруктах! Акулина! Топи камин, гостя отогревать будем.
Вошла девка, с такими формами, что впору сказать «хорошо, но много», но все было такое... бодренькое, ни грудь, ни зад не висели. И лицом мила.
— Вижу интерес, — заулыбался Егор Алексеевич. — Погоди, еще не вечер. С чем пожаловал, Антон?
Он не стал лгать, что у него все хорошо, и рассказал все как есть, без утайки. Про его житье дома, после того визита к Егору Алексеевичу, и про ссору с отцом.
— Да, дела... — Вздохнул барин, и разлил ароматный арманьяк в бокалы богемского стекла, привезенных из столицы, еще при переезде. — Оставайся у меня на день-два, коли так, отведи душу. И вдруг вспомнил:
— Я вот тебя сейчас удивлю! Акулина!
Акулина зашла, и поглядывая на молодого барина выслушала наставления:
— Скажи Насте... — Антон встрепенулся, от произнесенного имени. — Пусть приоденется и подойдет сюда.
Егор Алексеевич порылся в кипе «Литературных бесед» и выудил песенник, оставшийся от прежних хозяев.
Антон раскрыл рот, увидев молодую девушку, появившуюся на пороге в гостиную. Большеглазая, с нежными розовыми губками и румянцем на чистых щечках.
— Проходи, Настя. Исполни-ка что-нибудь для Антона Андреевича, а мы послушаем.
— Постой! Я аккомпанирую. — Антон встал, прошел к старенькому фортепиано и стянул с него покрывало. Пробежался по клавишам, и спросил:
— Что играть?
— Зимняя дорога...
Антон вступил, и Настя запела:
— Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна....
Чем дальше она пела, тем выше Антон поднимал брови от удивления. Дослушав ее до конца, с любопытством спросил:
— А ну-ка, вот так сможешь повторить?
И сыграл замысловатую мелодию в стакатто. Она уверенно повторила. Антон еще долго проверял ее, и Настя по его просьбе то гудела в контральто, то пищала как комар. Наконец, развернулся и с восхищением произнес:
— Колоратурное сопрано, почти четыре октавы! Ну, Егор Алексеевич, с тебя бесплатный ярлык на первое выступление! Такой бриллиант нельзя прятать. Это ж в нашей-то глуши...
Егор Алексеевич расстрогавшись поцеловал Настю в лоб, вручил ей песенник, и со словами «учи стихи», выпрводил из гостиной легким шлепком под зад.
— Хороша девка? — спросил Егор Алексеевич, когда Настя вышла.
— Чудо, как хороша! А можно я приезжать буду, аккомпанировать? Позволишь, Егор Алексеевич? Такой талант развивать надо.
— Хитер, ты, братец! По твоему взгляд видно. Нешто, влюбился?
Антон смутившись, замотал головой.
— Нет, но...
За ужином засиделись до поздна. Изрядно захмелели, налегая уже на хозяйскую вишневую, арманьяк давно закончился.
— Ну, брат, пора и о телесном подумать! Хочешь Акулину или Парашку в постель? Для гостя ничего не жалко.
Клизма для тети Лены