это унижение, эту потерю контроля. Хотел, чтобы они снова взяли меня в свои руки, заставили, заставили...
Я резко отвернулся от зеркала, но образы не исчезали. Они жили во мне теперь, стали частью меня. Как и тот чужой человек в отражении, который смотрел на меня с пониманием и... ожиданием.
Дверь в спальню приоткрылась без стука. Я не обернулся — уже знал, кто там.
— Андрюша... — голос Лены прозвучал фальшиво-жалостливо. — Ты опять не спал?
Я сидел на краю кровати, сжимая в руках мятый фартук — тот самый, прозрачный, шелковый. Утро начиналось как обычно: с унижения.
— Надень, — она положила на одеяло еще одну вещь. Кружевные трусики. Бледно-розовые, с бантиком спереди.
— Иди к черту, — я швырнул их на пол.
Лена вздохнула, подобрала и аккуратно разгладила на коленях.
— Мама сказала, что если ты откажешься... — она сделала паузу, — то сегодня вечером тебя ждет «особое наказание».
Я резко поднял голову.
— Какое?
Лена лишь улыбнулась и протянула трусики.
— Надень. Пожалуйста.
Я стоял перед зеркалом в ванной, дрожа от ярости. Её кружевные трусики обтягивали мои бёдра, шелковистая ткань предательски подчёркивала каждый контур. Я сжал кулаки — ненавидел это. Ненавидел, как материал ласкает кожу, как холодный воздух щекочет оголённую спину под фартуком.
— Нравится?
Голос Марины Сергеевны прозвучал прямо за моим ухом. Я даже не услышал, как она вошла.
— Снимите это с меня, — прошипел я, глядя в зеркало на её отражение.
Она улыбнулась.
— Ох, милый, разве ты не понял? Это уже не просьба.
Её руки скользнули по моим бокам, обхватив живот. Я замер, чувствуя, как её ногти слегка впиваются в кожу.
— Ты уже наш, — прошептала она, и её губы коснулись моего плеча.
Я резко дёрнулся, но она не отпустила. Вместо этого её ладонь резко опустилась вниз, грубо сжав меня за яйца.
— А-а-а! — я ахнул, инстинктивно согнувшись, но она держала крепко, не давая вырваться.
— Тише, тише, — её голос был сладким, как яд, — мы же просто разговариваем...
Боль пронзила пах, смешиваясь с чем-то другим — унизительным, тёплым, стыдным.
— Видишь? — она сжала сильнее, заставив меня застонать, — Твоё тело уже знает правду. Ты хочешь подчиняться.
Я задыхался, чувствуя, как её пальцы играют с моей мошонкой, то сжимая, то слегка отпуская.
— Прекратите...
— Или что? — она засмеялась и резко дёрнула вниз, заставив меня вскрикнуть. — Ты побежишь жаловаться Леночке? Но она-то знает, какой ты на самом деле.
Я закрыл глаза.
— Она... она не...
— Она **видела**, как ты кончаешь, когда я тебя трахаю, — её губы прижались к моей шее. — Видела, как твой член дёргается, даже когда тебе больно.
Её рука наконец отпустила меня, но я не выпрямился — стоял, согнувшись, с трясущимися коленями.
— Теперь слушай внимательно, — она обняла меня сзади, прижимая к себе. — Сегодня ты будешь готовить ужин. В фартуке. **Только** в фартуке.
Я молчал.
— А если откажешься... — её пальцы снова скользнули между моих ног, *элегко поглаживая, — Лена не прикоснётся к тебе целую неделю, а я буду трахать тебя страпоном каждый день не давая кончать.— А если откажешься... — её пальцы скользнули между моих ног, ласково обхватывая, но тут же сжимаясь в предупреждающей хватке, — Лена не прикоснётся к тебе целую неделю. Зато я... — её ногти впились в нежную кожу, — буду входить в тебя каждый день. Медленно. Жестоко. И ты не кончишь ни разу, пока не научишься благодарности.
Я открыл глаза. В зеркале передо мной стоял чужой— с покрасневшим лицом, полуоткрытым ртом и глазами, в которых плескались стыд и... ожидание.