Их первая ночь случилась через неделю после знакомства. В квартире Кати, где единственным источником света была настольная лампа с треснувшим абажуром, Алексей попытался снять с неё платье, но она остановила его руку: «Давай я... я сама». Повернулась спиной, медленно расстегнула молнию, словно давая ему время передумать. Её движения напоминали ритуал — обнажение не тела, а уязвимости. Когда он прикоснулся к её плечу, она вздрогнула, но не отстранилась. Всё было тихо, кроме прерывистого дыхания Кати, которое она старалась заглушить, прикусив губу. Алексей воспринял это как покорность, не заметив, как её ногти впились в ладонь.
С тех пор их близость строилась на его условиях. Катя никогда не говорила «нет», но и не просила — её молчание он читал как согласие. Лишь однажды, после его возвращения с корпоратива, где он перебрал виски, она внезапно перевернула его на спину. Её пальцы скользнули по его грудине вниз, слишком уверенно для привычной робости. «Ты же любишь контролировать всё, да?» — прошептала она, и в её голосе дрогнула ирония. Но прежде чем он успел ответить, она вернулась к привычной роле: опустила глаза, отстранилась. Утром Алексей списал эпизод на алкоголь.
После свадьбы Катя стала избегать даже случайных прикосновений при детях. Их интим сводился к быстрым, почти механическим актам поздно ночью, когда она засыпала, отвернувшись к стене. Лишь в день их годовщины, когда Алексей подарил ей жемчужное ожерелье, она неожиданно пригласила его в душ. Мыльная пена стекала по её спине, пока она намыливала его руки, ведя их вдоль своего тела. «Ты купил меня, как это ожерелье, — сказала она, не оборачиваясь. — Но драгоценности не благодарны». Он не расслышал слов из-за шума воды, а когда переспросил, она притворилась, что поскользнулась, обняв его за шею.
Кульминацией стал вечер, когда Алексей забыл выключить рабочий телефон. Катя, обычно игнорировавшая его гаджеты, взяла трубку и услышала женский смех. Она не устраивала сцен — вместо этого надела его любимое чёрное бельё, которое он подарил на второе свидание. Но когда он потянулся к ней, она отстранилась, прижав палец к его губам: «Ты уверен, что хочешь *меня*?» Вопрос повис в воздухе, как лезвие. Алексей, раздражённый, заставил её замолчать поцелуем. Наутро он нашёл то бельё в мусорном ведре, разрезанное ножницами.
Зима того года выдалась особенно холодной. В пентхаусе Алексея, с его панорамными окнами и подогреваемыми полами, Катя казалась призраком, растворяющимся в белоснежных интерьерах. Она носила свитера на размер больше — подарки мужа, — которые словно поглощали её хрупкую фигуру. Но однажды вечером, когда Алексей задержался на встрече, он застал её в кабинете. Она сидела за его столом, листая документы по аренде помещений, а на экране ноутбука горел график финансовых отчётов. «Ты разбираешься в этом?» — спросил он, не скрывая удивления. Катя мгновенно захлопнула папку, будто пойманная на воровстве. «Просто скучала», — ответила она, поспешно удаляясь. Алексей не заметил, как её рука дрогнула, оставляя на бумаге смятую складку — след, похожий на вопросительный знак.
Их следующая близость случилась после ссоры. Катя впервые отказала ему — сослалась на мигрень. Алексей, привыкший к автоматическому согласию, вышел из себя: «Ты вообще понимаешь, что у тебя есть обязанности?» Он не кричал, но его голос звенел, как натянутая струна. Катя молча поднялась с кровати, зажгла ароматическую свечу с запахом полыни и начала раздеваться, глядя ему прямо в глаза. Её движения были медленными, почти театральными, будто она разыгрывала пародию на их привычный ритуал. Когда он попытался прикоснуться, она резко одёрнула его руку: «Ты хотел *обязанность* — получи». Алексей
Эпидемиус. Часть 17: Просто Мария