Роман толкнул старую деревянную дверь бабушкиной квартиры, и его тут же обволок знакомый запах — смесь лавандового мыла, пыльных ковров и свежесваренного борща. Ему было 20, он учился на втором курсе института, но каждый раз, приезжая к Антонине Петровне, чувствовал себя снова тем самым нескладным школьником. Он прошёл в гостиную, стеснительно сутуля плечи, и замер.
Там, за круглым столом, покрытым выцветшей скатертью, сидела она — Мария Петровна. Его бывшая учительница биологии. Та самая, что вела уроки так, будто весь мир подчинялся её голосу — строгому, чуть хрипловатому, но с тёплыми нотками, которые он замечал только в редкие моменты похвалы. Ей было 68, но время не стёрло её присутствия. Короткая стрижка, крашеная в каштановый цвет, чуть растрепалась — прядь падала на лоб, и она небрежно её откинула. Её фигура, уютно обтянутая простым платьем цвета мокрого асфальта, выдавала возраст: средняя грудь чуть обвисла, но всё ещё манила взгляды, большой мягкий живот слегка выпирал, а широкие бёдра и большая попа делали её силуэт почти скульптурным. На шее висела тонкая цепочка с кулоном — старомодным, но изящным, а на пальцах поблёскивали кольца, которые она носила ещё в те школьные годы.
— Ромочка, ты ли это? — голос Марии Петровны дрогнул от удивления, но тут же смягчился. Она улыбнулась, и морщинки вокруг её глаз собрались в добрую сеть. — Совсем взрослый стал.
Он кивнул, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Поцеловав бабушку в щёку, он пробормотал что-то невнятное и сел напротив, стараясь не смотреть на учительницу слишком долго. Но взгляд всё равно цеплялся: за её руки, покрытые лёгкими пигментными пятнами, за то, как она держала чашку, будто это был хрупкий экспонат. В школе она была для него запретным плодом. Сколько раз он, спрятавшись под одеялом, представлял её — строгую, с указкой в руках, а потом... мягкую, зовущую. Тогда он был девственником, и она — его тайной, которую он стыдился даже перед самим собой. Потом он вырос, поступил в институт, закрутился в новой жизни. Забыл. Или думал, что забыл.
А теперь она сидела здесь, в двух метрах от него, и что-то внутри Романа загорелось — не ярким пламенем, а тлеющим угольком, который обещал разгореться.
— Ну, рассказывай, как дела в институте? — спросила Антонина Петровна, разливая чай. — А то я Марии всё уши прожужжала, какой ты у меня умный.
Роман неловко улыбнулся, теребя край свитера. Он говорил про лекции, про сессию, но голос дрожал, а мысли путались. Мария Петровна слушала внимательно, кивая, и её взгляд — проницательный, чуть насмешливый — заставлял его сердце биться чаще. Они вспоминали школу: как он однажды уронил скелет лягушки на уроке, как она хвалила его за доклад про фотосинтез. Её смех, низкий и тёплый, пробирал его до мурашек.
— Да, Ромочка всегда был скромный, — сказала она, глядя на него поверх чашки. — Не то что эти нынешние крикуны. Я таких учеников ценила.
Он опустил глаза, чувствуя, как жар разливается по шее. А потом бабушка вдруг хлопнула в ладоши.
— Слушай, Рома, а ты ведь у нас мастер на все руки, — начала она, и он сразу понял, что сейчас что-то будет. — У Марии Петровны дома беда: розетка искрит, ноутбук еле тянет, а помочь некому. Сын её в Германии, мужа давно нет. Может, сходишь к ней завтра, посмотришь?
— Ой, Тоня, ну что ты, не надо парня загружать, — замахала руками Мария Петровна. Её щёки слегка порозовели, и Роман заметил, как она поправила кулон на шее — нервный жест,
Почта 