– Никого я не жду. Муж умер три года назад, дочь год назад вышла замуж и уехала, так что наряжаюсь я, простите за откровенность, для собственного удовольстия. Садитесь, - она махнула рукой в сторону элегантного кожанного дивана. - Хотите чай? Кофе?
— Кофе, если можно, - попросил я и вдруг спохватился. Дочь? – Простите, про дочь я не понял. У вас взрослая дочь?
— Конечно, - госпожа Петерс улыбнулась. – Принимаю ваш вопрос, как комплимент. Моей дочери уже двадцать, мне самой – сорок три. Я не скрываю свой возраст.
Я выдохнул. Ну и ну.
— И с рождения дочери вы ходите голышом?... Госпожа Петерс?
— Ирма. А вы?...
Я представился. Ирма прошла на кухню за водой для букета, я огляделся по сторонам, и мне понравилось увиденное. Скромная, но очень дорогая обстановка, На стене эскиз Нольде... или очень хорошая имитация. Муж Ирмы был обеспеченным человеком.
— Я начала ходить голой ещё до рождения Лизы, - сказала Ирма, возвращаясь в холл. – Это была причуда беременной женщины. Вы знаете, во время беременности многим женщинам приходят в голову странные фантазии. Как правило, с рождением ребёнка всё прекращается, - она поставила на столик вазочку с пирожными. – Кофе сейчас будет готов... Да... В моём случае фантазии не оставили меня и после рождения дочери. Из родильного отделения Михаэль повёз меня домой, завёрнутую в одеяло. С тех пор я всего несколько раз одевалась полностью... Конечно, осенью и зимой приходилось что-то на себя накидывать, чтобы не простудиться, но я постепенно закалилась и сейчас спокойно хожу в естественном виде даже при минус пять.
Ещё раз сбегав на кухню, Ирма принесла кофейник и чашки. Когда она наклонилась над низким столиком, в огромном, в полстены, зеркале, отразились её полураздвинутые ягодицы, между которыми что-то блеснуло. Ого, подумал я, но не рискнул спрашивать, а вместо этого заговорил о её работе.
— Ах, это... – Ирма махнула рукой. - Синекура, если можно так выразиться. После рождения дочери я могла остаться домохозяйкой, денег у нас хватает, но мне хотелось быть полезной обществу. Мой муж несколько сроков подряд избирался бургомистом, он и устроил меня в общественную библиотеку. Разумеется, это всё было согласовано с общиной... Никто, даже женщины, не возражали, что нудистка будет работать в библиотеке.
— Странно. Они совсем не ревновали? Или, скажем, то обстоятельство, что в библиотеку ходят дети, их не смущало?
— К этому моменту меня уже все, кто хотел, увидел. К моему виду привыкли. И – ревность – какая ревность? Все знали, что я обожала мужа и на других мужчин не смотрела.
— А сейчас?
— Сейчас в библиотеку никто не ходит. Даже пенсионеры. Я приезжаю на работу, когда взрослые на работе, а дети уже в школе, ухожу, когда все сидят у телевизоров и в интернете. Почти никогда никого не встречаю на улице. Возможно, молодое поколение даже не знает, что в библиотеке работает нудистка. Это вымирающая профессия. Вероятно, уже в этом году библиотека будет расформирована. Предполагалось на её основе создать медиацентр, но в этом тоже нет смысла.
Она сидела передо мной в черном кожаном кресле, приятно контрастировавшим с её золотистой кожей, загорелой так, как не все после отпуска на Средиземноморье загорают. Это был устойчивый, многолетний загар, не сходящий с тела на протяжении зимних месяцев. Её волосы, на этот раз не растрёпанные, уложенные в изящную причёску, были светлее кожи, а глаза были светлы, как сталь, в которой отражается небо. В сосках небольшой упругой груди поблескивали колечки пирсинга, такое же колечко виднелось в середине плоского, по спортивному мускулистого,