неестественно медленным, но непрерывным вращением ее диска.
Мама потратила некоторое время на приготовление завтрака на кухонном островке, нарезая различные фрукты, в то время как ее халат распахнулся еще немного, обнажив больше грудей, но не так сильно, как я надеялся или боялся. Мое сердцебиение учащалось с каждым взмахом ее одежды. Ее тонкий шелк скользил по ее телу, цепляясь то тут, то там и перекатываясь, как волны, с провалами и подъемами, пока она продолжала выполнять свою задачу.
Она никогда не смотрела на меня, а только на папу, и однажды, когда его газета смялась, когда он опустил ее, мама протянула левую руку и запахнула халат. Папа не смотрел на нее. Он потягивал кофе и случайно наклонил газету вперед, но когда она опустилась, мама прикрылась. Именно в это время мой член, уже теплый и расслабленный, решил сделать первую утреннюю растяжку.
Когда папина газета поднялась, мамин халат распахнулся. Она закончила резать фрукты для завтрака и подошла к столу, усевшись напротив папы с набором бананов, ягод, цитрусовых, которые можно было откусывать, намазывая йогуртом.
Она ела. Папа ел. Я ел, только мне была видна внутренняя сторона маминой левой груди, почти до соска. От мягкой выпуклости ее грудного холмика у меня потекли слюнки не только от ее французских тостов.
Когда я наблюдал за своей матерью, мой член покалывало, а головка набухла, раздвигая ткань моих боксерских трусов и баскетбольных шорт наружу и вверх. После того, как моя мать подразнила меня, как она могла подумать, что я не сбегу к единственной девушке, которая уже гарантировала мне немного киски? Как мама могла надеяться удержать меня дома, когда на самом деле я хотел…
Удар электрической искры, пронзивший мой мозг, остановил мои мысли, а когда они вернулись, в моей голове возник новый вопрос. Как далеко была готова зайти моя мать, чтобы удержать меня от сексуальных отношений с Дженной в течение следующих четырех лет?
Хотел ли я знать?
Мой разум заикался, как старая кинопленка, у которой сбился ход, и все расплывалось. Я не знал, хочу ли я знать, но мой член, мерзкий ублюдок, который хотел раздвинуть маленькие губки между бедер моей девушки, без проблем стал толстым и твердым и был одержим желанием выяснить это.
Мне нужно было убраться с кухни, но у меня был стояк, поэтому я сидел там, ел медленно и неторопливо, заставляя своего чертова пухлого друга приспустить голову. Это было нелегко, так как я украдкой поглядывал на мамину грудь, мечтая, чтобы ее халат сдвинулся хоть на волосок влево. Я хотел увидеть оттенок ее ареолы и, возможно, размер ее соска.
Размер ее соска - ее гребаный сосок!
Я осознавал ее сосок - соски - с самого начала этого, но именно ее плоть привлекла внимание моих глаз, и другие, более мрачные мысли также занимали мой разум, но я осознавал соски моей матери. То, что начиналось как гладкий шелк на выступающих округлостях ее грудей, превратилось в небольшие выступы на их поверхности. Выступы, которые в паре точек вытолкнули ткань наружу. Все увеличиваясь и увеличиваясь, они утолщались и твердели, а мое воображение рисовало, как туго сжимается ее плоть. Как она, казалось, набухает, одновременно вытягиваясь наружу, когда маленькие трещинки в плоти ее сосков сжимаются.
Черт, у меня болят яйца.
Как только последний кусочек французского тоста оказался у меня во рту, я отодвинул стул и повернулся в сторону отца. Он все еще держал газету поднятой. Кто, черт возьми, читает всю газету целиком? Я рад, что он это сделал, потому что левая сторона газеты отвлекала его взгляд от моих шорт-палатки. Мне следовало бы
Троллейбус