я отвел девчонок чуть ближе к берегу. Поставил их лицом друг к другу, показал, как правильно скрестить руки, и решительно, опираясь на их головы, встал на эту подводную площадку.
Посмотрел вниз. Мои бедра оказались чуть выше их лиц, головы у девушек были приподняты, но не настолько, чтобы заглядывать мне в лицо, ожидая команд. Смотрели они значительно ниже, с весьма многозначительным выражением лиц, переглядываясь и чуть ли не облизываясь. Я посмотрел туда же и убедился, что вполне угадал объект их интереса.
«Так. И чего это они заинтересовались-то? Так близко никогда не видели, что ли»? От глаз сестричек до моего, вполне спокойного после долгого пребывания в прохладной в воде инструмента было сантиметров тридцать, не более. «Неужто до сих пор целочки, при таком-то свободном воспитании»? – последний вопрос был и для меня самого неожиданным.
Хихикнул, чем заставил девиц вздрогнуть и едва ли не покраснеть, судорожно отведя от предмета интереса глаза куда-то на воду. И, выручая, скомандовал: «Раз... Два... Три»!
Конечно, смущенные своим внезапным любопытством девчонки толком выбросить меня не смогли. Но опору создали, и я все сделал сам, причем красиво. Во всяком случае, вынырнув, я увидел на лицах моих зрительниц неподдельное восхищение.
- Сереж! А нас нырять научи?
И мы, перебравшись ближе к берегу, еще с полчаса учились нырять. Рыбки мои при этом проскользнули между моими руками раз по десять, не меньше. После предыдущего случая я отнесся к этому уже не столь равнодушно, и пришел к выводу, что на ощупь самые приятные у них места – это грудки и попки. Хотя и животики были тоже очень ничего, да и все остальное тоже. Но никаких излишних вольностей я себе по-прежнему не позволял, не понимая, что от меня их уже едва ли не требовали.
Продолжалось это до тех пор, пока я не заметил в слабом уже закатном свете на спине у одной из моих учениц, на фоне ставшей вдруг сине-красной кожи, откровенные пупырышки. Тут же почувствовал, что, хоть вода к вечеру и степлилась, но замерз и я сам. Сказал: «Все! Урок окончен, а то я потом за вас перед дядей Колей не отчитаюсь, вон, уже синенькие!», подхватил девчонок поперек животов и потащил их, попами вперед, брыкающихся, к берегу.
Тут же начав стучать сквозь смех зубами, они быстро выдрались от меня и бегом припустили к костру и отцу, сидевшему возле него на бревнышке. Схватили из кучи тряпок перед палаткой по одеялу, закутались в них и уселись по сторонам папы, мелко трясясь, но умудряясь при этом сохранять на мордочках вполне довольное выражение.
Пока я надевал трусы и рубашку, Николай Абрамович, проговорив: «Ну вот, завозился я с ужином, а вы как дети малые», притянул дочек к себе за плечи, чмокнул каждую и, встав, попробовал варево, парившее над костром.
- Ну, детки, сейчас греться будем. Сережа, ты, вроде, еще на ногах – доставай тарелки!
После того, как первые ложки необыкновенно вкусного, особенно после купания, полу-супа, полу-каши с основательными шматами свиной тушенки были съедены, дядя Коля, встав, оценивающе посмотрел на нас и потянулся к непромокаемому рюкзаку, стоявшему чуть в стороне от общей кучи вещей. Девчонки к тем порам стучать зубами перестали, да и кутались в одеяла не так плотно, кое-где, под горлышками, в свете костра уже мелькала белая кожа. Но полностью оттаявшими их назвать еще было нельзя.
Из рюкзака на свет божий появилась сначала трофейная немецкая офицерская фляжка, обтянутая чехлом из когда-то ярко-желтой, а сейчас уже заметно потускневшей, но все еще очень солидно выглядящей кожи. Дядя Коля задумчиво покачал ее возле уха,
Отто фон ШТИРЛИЦ или семнадцать мгновений из жизни разведчика Максим Максимыча Исаева 