Клариссы между ног, Феодора ласкала ее крошечный клиторок, а Кларисса, повторяя все за немолодой наставницей, нашла губами ее крупный, как ягода крыжовника, клитор, и прихватила его зубками. Теперь обе, и сестра Феодора, и послушница Кларисса, сотрясались от восторга.
Было странно наблюдать такую любовь между пожилой женщиной и юной девушкой. Но Агнис нашла это зрелище настолько возбуждающим, что скоро сама присоединила свой голос к кричащим от восторга Клариссе и Феодоре. Она натирала свою щель ребром ладони, задевая источник похоти огрубевшей кожей руки. Неизвестно, сколько это продолжалось, если бы на вопли этой троицы не явилась матушка-настоятельница Эрминия со своими дюжими охранницами.
— Упражняетесь? – поинтересовалась она с порога. – Хорошо, но пора одеваться и ехать в гостевой дом. Думаю, его преосвященство епископ заждался нашего лечения.
Монахини торопливо окатили друг друга холодной водой, погасив остатки похоти, тщательно вытерлись и облачились в те платья, которые принесли Жозефина и Тереза. Поначалу эти мирские одеяния показались им немного странными, потому что совершенно не закрывали грудей, и лишь благодаря широким пелеринам «белые лебеди» монахинь и «голубки» Клариссы были спрятаны от любопытных глаз. В такое же платье с пелериной была одета и сама Эрминия. И лишь Жозефина и Тереза остались в привычных для себя монашеских одеждах. Затем все сели в черный монастырский возок без окон, обитый черной кожей, Жозефнна вскочила на козлы, а Тереза – на запятки, и возок, грохоча по булыжной мостовой стальными ободами, выкатился за ворота. Благородная миссия началась!
Красное и черное
После обеда ехать по городу было легко. Горожане в большинстве своем предавались послеобеденному сну, и лишь немногие в ужасе отскакивали от стремительно несущегося по узким улицам черного возка, как от чумной телеги, доверху набитой трупами, и прижимались к домам. И лишь один бродяга сунулся, было, под колеса и получил от Жозефины хлесткий удар бичом, распоровший его ветхую одежду и немытую кожу на спине. Он с воплем отскочил и скрылся в переулке. Но пассажиры возка этого не видели, ибо негоже было монахиням смотреть на горожан и мирские дома. Вдруг кто-то захочет вернуться и забрать свой пай и подношения монастырю, а они часто были немаленькие. Одни сундуки чего стоили, и не пустые! В одних – посуда из венецианского стекла, а других тонкие ткани из французского Лиона и кружева из Брабанда, в третьих – ценные книги по богословию, схоластике и другим наукам.
Целительницу Агнис интересовали только книги по медицине. И, желательно, с цветными картинками – переводы Гиппократа, Авиценны, Парацельса. Но сейчас она перебирала свои склянки и порошки, с волнением думала о том, что она впервые за много лет увидит вблизи мужской половой член, пусть и стариковский, вялый, мягкий, как мокрая тряпка, пощупает мошонку, покатает яички.
Послушницу Клариссу волновало другое. Она слушала город, его жизнь, и почти ничего не слышала, кроме грохота колес, криков Жозефины и свиста ее хлыста, гулявшего по лошадиным спинам. Но вдруг, где-то вдалеке она услышала пение. Возок подъехал ближе, и настоятельница сказала:
— Это поют кастраты. Голоса, как у мальчиков или женщин, но имеют мужскую силу. Правда, красиво?
При монастыре Сент-Клэр тоже был хор, и монахини и послушницы отлично пели псалмы и даже выступали перед знатными горожанами, отгороженные от мира тонкими тканями. Но тут...
— Останови-ка на минуту! – властно приказала Эрминия. – Послушаем немного. Это хор Риккардо Броски, местного богача и мецената.
Матушка-настоятельница сама не пела из-за хриплого от рождения голоса. Сестра Агнис ее лечила травами, но безрезультатно. А слушать Эрминия любила, и не только пение. При монастыре были и арфистки, и флейтистки, и
Командировка в женскую колонию